|
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЧЕТВЕРГ. ТРИ
Добрый день, господа писатели и читатели! Поскольку у нас появились первые отзывы, то давайте и начнем. Будем наполнять этот файл постепенно, возможно даже не в один день. И поделим мы его, этот файл, на две части, ибо в одну всё, что будет здесь наговорено (как мы впоследствие увидели), не войдет.
Часть первая
Для начала даем слово Сергею КАРДО.
Николай Самуйлов. Контакты местного уровня.
Весьма эпатажный рассказ, в котором фабула отходит на второй план, а на первом оказывается некое послание автора, о котором ниже. Простой и давно эксплуатируемый, причем не только в фантастике, нарратив — исцеление страждущего нетрадиционными средствами, когда медицина бессильна. Полагаю, что эта простота и породила странный язык повествования, которым автор, я думаю, маскировал достаточно тривиальный сюжет. В котором, кстати, хватает то ли зашифрованных намеков на что-то, то ли еще чего — я, честно скажу, не догадался. Мешает восприятию непонятное увлечение употреблением слов однозначной коннотации в совсем другом смысле. О чем я? О географических названиях. Об инфузории, открытой Левенгуком. О трубке, по которой позвонили и которую надо возбуждать. О булыжниках, богатыми металлами. О планете Урания, которая витает. О проволочнике, который огородный вредитель. И о многих других местах. Есть и смысловые неувязки. «На планетоиде обнаружены очень умные коты. Сейчас с ними работают военные специалисты». Как это понимать? Учатся у них? Воюют с ними? «Продолжила Марта информативную часть общения», — а на какие другие «части» общения намекает автор? «Черномазый Сашенька», «шоколадный друг», «курносая головешка». Как-то неполиткорректно это здесь звучит. И далее — «черные тела». Общее впечатление от прочитанного — «фантастические» детали механически прикреплены к обычному сюжету. А рассказчик с доброй усмешкой подтрунивает над авторами фантастики ширпотреба, пародируя множество их поделок, как две капли воды похожих друг на друга. По крайней мере, мне так хочется думать.
Андрей Пучков. Ранетки
О чем пойдет речь в тексте? Значений у слова «ранетки» несколько, экспозиция рассказа о конкретном смысле названия не говорит. Но по мере развития сюжета становится ясно, что имел в виду автор. Принимается история с оговорками: ранетки — яблочки все же кислые, и смысл рисковать жизнью ради сомнительного удовольствия (ребята сами говорят, что огороды есть у всех) не выглядит реалистичным. Сам рассказ добротен и крепко сбит, если говорить о технике изложения, читается без сучков и задоринок, с определенным интересом. Но вот сказать себе: «Ах! До чего верно и здорово!» не получается. Слишком все ровно, и катится как по рельсам, без острых и внезапных поворотов. Общее впечатление — неплохо. Впрочем, зная автора по предыдущим работам, ожидалось чего-то поострее, если угодно — помощнее. Ведь может человек.
Нина Зай. Источник
Прочел. Эзотерика — тема путанная; разделение душ — дело темное, а уж расчетверение при живом хозяине — вообще что-то фантастическое. Насколько мне известно, Будда на вопрос о том, существует ли душа, не дал ответа. И пояснил: «Зачем вставать на чью-то сторону?» То есть можно считать, что она есть, а можно — что ее и нет. Кому как удобнее. Пришлось лезть в Википедию, и там обнаружилось, что только десять процентов жителей Непала буддисты, остальные в массе своей индуисты. В рассказе нет акцента на конкретную религию, отчего красивая история не имеет четкой опоры на реальность и поэтому зависает в воздухе, становясь сказкой. Если автор вкладывала в свою работу смысль, что человек не должен ни от кого зависеть и у каждого свой путь, то да… Это понятно. А если какой-то другой, то какой? Получается иллюстрация к процессу реинкарнации? Или я вообще ни хрена не понял?
Разговор продолжает Николай САМУЙЛОВ.
Юрий Гончаренко. Стихи Замечательно! Прочитал. Потом перечитал. Настроение! Прямо-таки зародилось в процессе… Скверное у меня настроение. Навевается… или телепортируется? У Юры – ностальгия!!! С самого начала не в ажуре. И до последней строчки в последнем же замечательном стихотворении. Его настрой бьёт по мозгам, минуя пейзажи и толпы «зигующих» особей из «Це-Европы». Юра, выход у тебя есть? Из ностальгии.
Сергей Кардо. Ну и кем ты сегодня был? Рассуждать о творчестве Сергея лично мне сложно. Во-первых, он пишет талантливо. Природа его даром не обделила. И Боженька тоже. Во-вторых, его творчество нравится определённому кругу читателей и критиков. Но не всем. Живёт Серёжа в мире своих героев. А герои, им придуманные, чаще отрицательные, навевающие тоску, чем наоборот. И мне как читателю становится грустно от приобретённой после чтения рассказов Кардо безысходности. Если бы автор акцентировал внимание читателя только на одном отрицательном герое, то ему, герою, можно было бы посочувствовать или пожалеть его, а то и позлорадствовать. Но автор не скрывает того, что ГГ обитает в мире, где и остальные неглавные жители мира (или мирка) такие же хомо сапиенсы с ненормальным поведением, с искривлённым сознанием. И обитают в нашем перевёрнутом пространстве. И всё это переносится из реалистических произведений в фантастику. Но в ней-то как раз всё в тютельку. Фантастика позволяет и призывает. Там можно изобразить и утопию, и антиутопию. А в реализме Сергея никакого положительного фона. ГГ и его окружение можно воспринимать как истину в первой инстанции. То есть наш мир такой, и мы все такие. Это спорный вопрос. Я возражаю. Лично я живу в другом мире. Мир Сергея присутствует в моём пространстве лишь серыми или чёрными пятнами. Вокруг пятен есть нормальная среда, заселённая положительными людьми. Из пятен должен быть выход. Или намек, в какую сторону ползти из мрака. Где свет в конце туннеля?.. Пусть это будет не хеппи-энд. Но выход должен быть. Это касается и публикуемого рассказа…
Андрей Пучков. Ранетки У Андрея добрые рассказы. И герои в них, несмотря на мрачные ожидания, добрые. И поступки героев внушают положительные эмоции. Тут-то присутствует тот самый «счастливый конец» (хеппи-энд). Автор в рассказах создаёт ситуацию, в которой герой оказывается в безвыходном положении. Появляется антипод, готовый «уничтожить» ГГ. Не уничтожает. Главный герой ценой своей жизни мстит за погубленных бандитами людей («Красная незабудка»). Хозяин яблонь ранеток ведёт с мальчиком-воришкой поучительный разговор, во время которого вспоминает о немецком солдате, не добившем раненого русского красноармейца (хозяина сада), а наоборот, спасшего его. Мир не без добрых людей. Они вокруг нас. У меня «проснулись» воспоминания о моём деревенском детстве, о том, как мы делали набеги на сливовые и яблоневые сады. Иногда попадались и получали нагоняй.
Нина Зай. Источник Мистика и буддийская философия. Чтобы вникнуть в содержание рассказа, нужно его перечитывать. Не хочется. Но истина в нём имеется.
Посмотрел альбом с картинами Николая Рериха. Ну, тут всё понятно. Те же горы и те же монахи… возле источника.
А вот и "пять копеек" от Леонида КУЗНЕЦОВА Мне попеняли, причем сделали это люди, мной чрезвычайно уважаемые, что я слишком политизирую этот наш литературный проект. Я прислушался. Поэтому не будем о ЛГБТ и боевых украинских комарах. Поговорим о литературе. Когда слушаешь «свежий» анекдот, всегда надеешься, что его борода будет чуть покороче, чем у Черномора. И, понятное дело, раз за разом обламываешься. И что было, то и будет, и нет ничего нового под солнцем. Это я к тому, что мы с вами за двенадцать лет уже столько всего наговорили за литературу, что вряд ли возможно сказать что-то новое. Вот и мысли, что я недавно вычитал у Глеба Уколова, не раз уже нами озвучивались (в том числе и в «Пути дилетантов»). Но, раз уж я взял за правило непременно начинать разговор с цитаты... Тем более, что разговор мой будет именно про это.
Работа с текстом — это разговор с самим собой. Поговорил — написал. Я нашёл для себя гармонию, когда понял, что у любого текста есть масса интерпретаций. И только когда я это понял, я перестал расстраиваться, что почти всегда читатель думает о чем-то своём. Ты ему рассказываешь о глубоких переживаниях души, а он замечает у тебя в тексте только рецепт баклажанов. Теперь я понимаю, что нужно принять это как право читателя понимать или не понимать. Моё право писать, не заботясь о запросе собеседника, а его право выбирать в моем тексте то, что ему интересно или важно. Если ты не написал ничего важного, так хотя бы напиши интересно. Так возникла жанровая литература. Чем меньше в тексте запрятано смыслов, тем больше должно быть приключений. Именно поэтому я не люблю «Трех мушкетеров» или всех этих Жуль Вернов, Фениморов Куперов, Вальтеров Скоттов. И это поразительно. Писатель рассказывает вам о событиях, которые должны захватывать и удивлять, а на самом деле ты читаешь и не узнаешь ничего нового. Потому что ждёшь от Литературы что-то о Человеке и его Поступках — то есть о его Душе, а вам рассказывают всего лишь о его действиях — то есть о перемещении его Тела в пространстве. Поэтому Литература — это всегда Психологическая Литература. И описывать она должны всегда то, чего никто до вас ещё не сказал. Какой-то новый ракурс привычных вещей и явлений. Здесь надо бы ещё написать о метафоре, как инструменте, открывающем внутреннее состояние персонажа или ситуации, а не просто как о красивом образном переносе качеств одного предмета на другой. Глеб Уколов Ну, вот собственно с метафоры и начнем.
Сергей Кардо. «Ну и кем ты сегодня был?» Метафора в рассказе ну очень откровенная. Читателю предлагается решить незамысловатую задачку. Имеются в наличии: государство, которое предлагает гражданину встать в определенную сексуальную позу; и гражданин, который либо сладострастно хрюкает, равно принимая «и барский гнев, и барскую любовь», либо надеется как-то с этого крючка соскочить, понимая, что в этом случае ему с дастархана достанутся лишь жалкие крошки, а то и не достанется ничего. Увы, у сей задачки нет двух решений, увы, соскочить не получается. Просто поза, в случае несогласия гражданина на ответную любовь, не по камасутровски привлекательная, она больше из разряда иллюстраций к дантевскому «Аду»: насильник — он и есть насильник. Гаврила Державин, правда по другому поводу, говорил: «Осел останется ослом, хотя осыпь его звездами». Государство — не что иное, как аппарат принуждения. Не можешь — научим, не хочешь — заставим. Мы тут не для того, чтобы гражданину жилось по-человечьи, мы по другому ведомству. Архитектоника рассказа соответственна метафоре (да собственно одно другому и подчинено), появление в первом же абзаце текста парочки геев не дает права читателю на разночтения. Литературный профессионализм Кардо не подвергается сомнению, и уж коли ружье в первом акте спектакля демонстративно повесили на стоящую в центре сцены вешалку, значит, смысл это ружье имеет самостоятельный, вне зависимости от того, стреляет оно в конце финального акта, или так и остается висеть. Текст многофактурен. Желательно вчитаться в каждый абзац, желательно ничего не пропустить, а буде невозможно понять какие-то скрытые авторские смыслы (эффект «рецепта баклажанов» по Уколову), хотя бы просто насладиться легким точным языком. Очень похоже на кусочек из жизни, но при этом — настоящая большая литература. Вот допустим характеристика персонажей — двумя-тремя штрихами, вроде незатейливыми, но с ловкостью фокусника вытащенными практически из ниоткуда, и филигранно отыгрываемыми: сразу и позже. Всё к месту, даже малая деталь — образы, нюансировка, речевые особенности. Читать такое приятно (во всяком случае, мне чтение рассказов Сергея Кардо доставляет удовольствие), да и полезно. Если у кого-нибудь позже появится желание сделать разбор языковых особенностей творчества Кардо, буду рад представить для этого площадку наших «четвергов». Подойдет время, может, сделаю сам, просто уверен, что есть много думающего профессионального народа, который сделает это лучше.
А теперь о рассказах из блока «Метафорическая деформация». Их пока, на момент этих заметок, два. Вот, по мере их появления на сайте «МД», и поговорим об одном и втором.
Николай Самуйлов. «Контакты местного уровня» С рассказом «С нами можно договориться» Николай Петрович вступил в наши ряды сразу, и практически в звании мастера, став призером конкурса «Метафорическая деформация» образца 2015-го года. В том году вообще обретений было много, очень милых нашему сердцу — что среди «новых писателей», что среди фантастов. Но я, собственно, не совсем об этом. Стилистика прозы НПС не запредельно выдающаяся: да, уверенный крепкий язык, да, не шершавый, но не более того, образный ряд, да, все основательно, но так пишут многие. Меня порадовала мудрость этого человека, который заговорил о вещах не совсем, скажем так, своевременных. Тогда, на фоне повсеместных воплей об избранности, о скрепах, о духовности, и одновременно об «иллюзорности» однополярного мира (термин «многополярный мир» если и появился сильно раньше, вбиваться в российские мозги начал именно в эти годы) не модно было говорить о конформизме, об умении подчинять, подчиняясь самому, об искусстве переговора, о толерантности. То есть все эти вещи, простые и адекватные, вдруг вошли в противоречие с тем, что декларировалось у нас сверху вниз и одновременно снизу вверх. И вот рассказ с простой, но жесткой идеей — всегда найдется взаимовыгодное решение, надо только его отыскать; всегда найдется объяснение необъяснимому, надо только научиться слышать другого. Мне не хватало в литературе этих простых понятий, и не хватало литераторов, говорящих об этом, скажем так, грамотно, не заумно, не нудно и не пафосно. То, что НПС на самом деле мог вкладывать в свой рассказ совсем иные смыслы (и они легко читаются, стоит лишь сменить собственные приоритеты; и в таком случае расклад явно не в мою пользу, и рассказ тогда получается совсем о другом) мне тогда не приходило в голову. Впрочем, я и сейчас надеюсь, что смыслы вкладывал Николай Петрович в рассказ те самые, которые я из него выудил. И вот «Контакты местного уровня» — прямое продолжение новеллы «С нами можно договориться». Честно говоря, я ждал этого, зная основательность Николая Петровича и его максимальное нежелание бросать на полдороги обретенных героев, да к тому же столь многообещающих. Ну, и мое тайное читательское: НПС со мной на одной волне. Это, конечно, весьма спорное утверждение, ничто в рассказе об этом не свидетельствует. Но и об обратном тоже не свидетельствует ничего. А теперь один силлогизм, который, на мой взгляд, присутствует в рассказе и на основании которого я сделал свой вывод, но, опять же, тот ли? Не другое ли что имел в виду автор? Есть в рассказе парочка тонких моментов, достаточно откровенно намекающих на толстые обстоятельства. Эти вот: «черномазый Сашенька», «шоколадный друг»... Ничего, казалось бы, принципиально значимого это деление на белых и черных ни для сюжета, ни для идеи новеллы не имеет. И без этого мы видим, что дяденька — главный герой рассказа — хороший, и любит всех. И мир, представленный автором, в котором живет и здравствует ГГ, вполне симпатичен. И тем не менее, в рассказе мы раз от раза натыкаемся на подобные ловушки. Зачем они? Мир в принципе, любой, в том числе и идеальный, сегментирован, а деление, хочешь не хочешь, на «низкий-высокий», «умный-глупый», «простой-сложный» будет всегда, недаром тут же вспоминается классическое: «Когда у общества нет цветовой дифференциации штанов, то нет цели». А вот зачем. Намеренно вываливая на читателя все эти опасные с точки зрения современной политкорректности лексемы, автор предлагает согласиться с многополярностью современного миропорядка и при этом обойтись без войны. Можно жить в условиях, когда рядом, в двух шагах, непонятное, и при этом не палить по этому непознанному напалмом и не кидать в него ядерные бомбы. Мне как читателю этого достаточно. Как говорится: хотя бы так.
Нина Зай. «Источник» Автор «ушла» в мистику. Вот уже второй подряд текст. Скорее всего, даже и не второй; сколько их уже, и сколько их будет еще? Как говорил Винни-Пух: «Это ж-ж-ж неспроста». Есть такой простой способ уйти от проблемы — переформатировать ее, встроить в систему. И вот перед нами вариант, когда все невозможное возможно, а невероятное — естественно. Задаваться вопросом — почему? — не стану, и так понятно. Зададимся другим вопросом — о чем текст. За всеми этими расчетверениями одной сущности кроется простой ответ. Но для начала вспомним замечательный советский фильм про Алладина. Помните, там Алладин отправил злодея на все четыре стороны? Джин хмыкнул и, шутку оценив, так и сделал. В кино четыре сущности потом воссоединились, эксперимент, можно смело сказать, провалился. А так было бы забавно понаблюдать за приключениями каждой в отдельности. Нина Зай тоже не по ведомству приключений, ей более интересен философский аспект. Вот, допустим, было нечто единое. А потом развалилось. И вот официальная точка зрения на это дело уперлась: единое это должно воссоединиться всенепременно в прежнем составе. А Нина Зай говорит, что совсем не обязательно, и даже наоборот. Что новая сущность — она совсем новая и потому совершенно самостоятельная. И пошли все остальные сущности туда, откуда пришли. А я пойду своим путем. Так, кстати, в свое время еще Владимир Ильич Ленин сказал. Кто учил, тот помнит. И мне эта авторская концепция очень симпатична. Меня, скорее, смущает стилистика. То есть, по мнению автора, мистический фон непременно требует вот этой вот пафосности и сладкоголосости? Вот первые два абзаца рассказа:
Ветер гладил легкими прикосновениями полоску берега. Белый песок отражал сияние солнца миллиардами отшлифованных частичек. Послушная вода, следующая за движением рук, закручивалась в вихре изумительного танца.
Аня засмеялась, и смех вернулся к ней с эхом, пронизывая пространство. Она повернула голову, следуя взглядом за очередным изгибом волны, и увидела Его.
Ну, как вы понимаете, все остальное тоже в таком же стиле.
Нина, смею вас уверить, что подобным языком уже можно не писать. Он совсем не атрибут мистического жанра. А так — очень симпатичный рассказ.
Предпостскриптум А вот правильно, что повисело... Ровно пара дней и прошла. И, конечно же, мы не могли не дать и это тоже... Файл потихоньку, на радость читателям, разрастается, превращаясь в полновесную полемику. А это здорово. Итак, держите, еще пара писем...
Моя ностальгия. Прочел первые критические заметки. Вот именно то, что я и предполагал — ностальгия. А я не хотел ностальгию. Ностальгия должна не преобладать, а присутствовать, угадываться, ощущаться легким дуновением, как запах хороших духов от проходящей мимо женщины, а не громоздиться пластом окорока на витрине гастронома. Есть ли «выход» из моей ностальгии? Нет, конечно, как нет и «входа», ибо моя ностальгия есть качество души. Иногда она пробует перейти в количество, но это нормальный рабочий процесс. И всё хорошо. Переход в качество не изменен. Моя ностальгия — это пуповина, связывающая меня с моей матерью — землей. Она не глобальна, но без нее нет меня. Моя ностальгия — это перешеек, связывающий меня с материком. Иногда он не видим во время приливов, но он есть. Моя ностальгия смотрит на меня глазами ребенка. Моими глазами. И уже не разберешь: где я, а где она. Но самое главное, она гармонична, и совсем не мешает мне в одно и то же время жить и дышать настоящей минутой. И, кто знает, быть может, если бы не она, этой самой минуты и не было бы. Точнее, была бы, но уже не та. А значит «не тот» был бы и я. И я не знаю, лучше это или хуже. Но то, что есть, мне нравится, притом, независимо от результатов. Ведь результат, как известно, вторичен. Главное — движение, жизнь. А жизнь без грустинки смерти не полна, как не полно октябрьское небо без тонкой паутинки бабьего лета. Без ностальгии о тепле. И, конечно же, без надежды, что все вернется. Ю. Гончаренко
Мой ответ Николаю Петровичу Спасибо за правильную оценку моих рассказов. Все не так уж и плохо, на самом деле все гораздо хуже. Ни один сюжет не придуман мною, все работы, за исключением выставленных на «Метафорической деформации», списаны с реальных событий с реальными персонажами.
Касательно «И кем ты сегодня…» скажу, что в нем не самые яркие персонажи и не самые невероятные события. Бывало и похуже. Расскажу одну быль. Где-то в Сибири у автомобильной паромной переправы в субботу собралась очередь из грузовиков и легковушек. Паром ходил редко, кажется два раза в сутки, собравшиеся вылезли из машин и развели костерки, стали что-то жарить, завязались милые компании, люди улыбались и балагурили в предвкушении переправы и последующего отдыха. Когда паром подвалил к причалу, очередь мгновенно сломалась — тяжелые грузовики не могли резко набрать скорость, в образовавшиеся между ними пустоты рванули легковушки, возникла свалка, кто-то кого-то задел, вмиг были забыты все только что завязавшиеся симпатии и знакомства. Капитан парома, увидев коллективную драку, отвалил от причала и ушел на другой берег.
Человек мил и приятен, пока его интересы не пересекаются с вашими собственными. И тогда выясняется, насколько ваш оппонент воспитан и умеет владеть собой. А перед курьером, который считается низшей кастой, никто особенно и не шифровался. Рад бы описывать пасторали, красоты природы и позитив в стиле дамских журналов, да вот как-то все настроения нет. Увы. С. Кардо
Часть вторая
Сергей КАРДО
А насколько обязателен хэппи энд вообще? Понятие это придумано в Голливуде и обозначает чаще всего венец (любовь), деньги (сокровища), победу добра над злом (посрамление последнего), обретение славы и так далее. Обобщенно — хэппи энд должен присутствовать в конце художественного произведения. В реальности счастливый или красивый конец если и бывает, то достаточно редко, поэтому и родилась упомянутая традиция — дать надежду зрителю или читателю, чтобы они, воодушевившись увиденным (прочитанным), почувствовали в себе силы противостоять земной юдоли. То есть, такая концовка есть искусственно привнесенная деталь в тело художественного вымысла, а если пойти дальше — то вообще банальный коммерческий ход. Который при умелом использовании приносит ощутимую прибыль автору и заодно играет четкую социальную роль в обществе. Недаром в заокеанских фильмах действуют герои-одиночки. Никаких коллективов! Каждый сам за себя (приятное исключение — «Одиннадцать друзей Оушена» и его клоны). А отход от общепринятого клише дает прямо-таки неожиданные результаты. В семидесятые Эрик Сигал написал «Историю любви», в которой хэппи энд отсутствовал — главная героиня умирает. Серьезные критики с удивлением констатировали: «Весь мир рыдает от сочувствия главному герою, и только Сигал плачет от счастья, идя в банк за авторскими отчислениями». Тираж книжечки в 90 страниц составил около двадцати миллионов экземпляров. От такого успеха Сигал замолчал на семь лет. И правильно — зачем еще что-то выдумывать? И так неплохо вышло. Но я отвлекся. Читатель (зритель) привыкает к часто используемому приему и порой даже начинает требовать приятного окончания чтения (просмотра). Насколько это правомерно — решать не берусь. Разные виды в конкретном случае литературы. Один основан на отображении реальных событий, другой — на выдуманной событийной канве с оптимистичным закруглением. К созданию первого вида прибегают люди с синдромом брадобрея царя Мидаса, второго — желающие делать приятное коммерческое чтиво по отработанным схемам. Первые считают обязательным бережно донести до бумаги аутентичный язык реальных персонажей и остроту реальности, вторым приходится пользоваться обиходным лексиконом как понятным, широко употребимым и не вызывающим оскомины своей новизной. Отчего литература начинает напоминать лексический компост со всеми этими «печеньками», «вкусняшками», «мяском», «струящимися юбками», «неоновыми напитками» и, конечно, «бодрящей чашечкой кофе» (несть всему этому «стилистическому» изобилию ни числа, ни края), которыми так любят пользоваться авторы, не за столом будь сказано, гламурной периодики.
Читать будут и тех, и других. Хвалить и ругать будут и тех, и других. Любое слово найдет своего благожелательного читателя. Даже написанное на заборе. Все мы, как справедливо замечено, и живем по-разному, и взгляды имеем разные, оттого и пишем по-разному. А судить будут читатели, и я думаю, что они будут впечатляться сообразно своим симпатиям и предпочтениям и соответственно восхищаться «своим» автором. В чем, собственно, и есть польза (или вред, если угодно) литературы.
А теперь о тех, кому не досталось пряников в первой части.
Владимир Шишигин. Парное молоко
Ну что за чудо! Что за язык! Вот просто идеальный рассказ! Одни восклицания и восторг! Но ведь согласитесь — а это вообще где происходит? В какое время? Хотя вроде бы указания и имеются. Но настолько вся чистота отношений запредельна, что сознание вопиет — так бывает? Автор специализируется на, скажу так, социалистической пасторали. На моей памяти все, что я у него читал, выстроено по одной схеме — необыкновенно яркие воспоминания с множеством фольклорных и временны́х подробностей, с возвышенными целомудренно-пикантными ответвлениями сюжета. Вызвал в памяти мною глубоко уважаемый и почитаемый мэтр одну ассоциацию. До чего хороши The Beatles! До чего свежа и прекрасна их музыка! Каким великолепным получился их так называемый Белый альбом! Каждая вещь — открытие, откровение, вызов, столпотворение мыслей! Но все вместе, обе пластинки, сразу слушать нельзя. От вала идей, оркестровок, стилей и эпатажа вскорости начинает происходить отторжение. Поодиночке, по парочке вещей — вот это да! Целый день можно ходить под впечатлением. А то и неделю. Так же с рассказами Владимира. Вместе много — лучше не надо. По одному — просто сногсшибательный эффект. Удивление и восхищение.
Юрий Гончаренко
Тут мне нечего сказать. Это стихи поэта. Это его жизнь. Это — поэт по рождению. Читать его нельзя в метро или трамвае — только дома, наедине с самим собой и его стихами. Ничто не должно мешать. Многослойные, многосмысловые стихи для думающих и понимающих. … просто некому станет меня заводить — пронзило до слез.
Леонид КУЗНЕЦОВ
Андрей Пучков. Ранетки
И не то чтобы «автор может и лучше», как было замечено выше. Не в этом дело. Совсем в другом. Андрей пестует в себе литератора, а это дело требует неустанного тренинга. «Ранетки» — это обязательная часть, как сдать экзамен по рисунку в художественном училище. Потом ты можешь хоть в Малевичи, хоть в Саврасовы, хоть в Кулики, но владеть карандашом обязан всенепременно: постичь фактуру, передать светотень, отыскать оттенки… «Ранетки» — классический рассказ, написанный классическим языком по классическим канонам. Лучшие образцы жанра уже созданы, остается просто не ударить в грязь лицом, что, на мой взгляд, автору скорее удалось, чем не… Классическое в этом рассказе всё, в том числе и название. К нему, как я понял, были определенного рода претензии, которые я бы все же снял. Ранетки — крохотные яблочки, и вряд ли они могут быть у одного соседа более, а у другого менее вкусны. Просто, согласитесь, назови автор свой рассказ «Яблоки», ему пришлось бы бодаться с классиками. На память приходят прежде всего «Антоновские яблоки» Ивана Бунина, «Золотые яблоки Солнца» Рэя Брэдбери, «Красное яблоко» Чингиза Айтматова. Ну, или и вовсе «Яблоки» Германа Садулаева (рассказ из сборника «Грехи наши…»). Ну нафиг! Но раз уж на базе этого фитонима формируется сюжет, то в дело пускается вариант классического литературного допущения, которое ни на идею, ни на настроение рассказа не влияет: «Ранетки» так «Ранетки». Да и бог с ним, с названием. В итоге — вполне на уровне. И строй рассказа в тон его идее, и вполне классическая ритмика, и лексический ряд абсолютно нейтральный, без изысков. Всё в дело, всё в дом. Теперь будем ждать от автора эксперимента. Потому что по законам логики должно быть так.
Владимир Шишигин. Парное молоко
Ой, охальник!! Седина в бороду… Владимир Фирсович среди нас, новых писателей, самый возрастной. Но молод душой ветеран… ох, молод! Тема, впрочем, как тема. Почему бы и нет, благо умеет говорить автор даже не эвфемизмами, а совершенно особенным «шишигинским» языком, трудно воспринимаемым в другой интерпретации, но абсолютно законным из уст Владимира Фирсовича. Сразу вспоминаются сказы Бажова с их особым строем речи, чем-то неуловимым на них похожие, но все же другие архангельские сказки Степана Писахова. А у Шишигина не сказы да сказки, а быль. Одно слово — рассказки. Вот так их, рассказки эти шишигинские, и надо и читать, и воспринимать — как лечебную микструру. Пусть понемногу, по столовой ложке. Потому что если Шишигина будет много, то это уже будет пошлятина жуткая, а по чуть-чуть если — искусство. Тут я с Сергеем Кардо абсолютно согласен.
Юрий Гончаренко.
Есть такое расхожее выражение — поэт со своим особенным голосом. Говоря по-простому: из сотен и тысяч голосов версификаторов этот узнается сразу. По ритмике, определенной, свойственной только ему рифмовке, организации стиха, выстраиванию образа. У Бориса Кутенкова есть стихи: И вот мне приснилось, что нет украинской войны; она — тишина, отступающий сбой хромосомный, и горькая смертная музыка льётся, как смех, из песенных скважин и жизненных прочих прорех.
И вот мне приснилось: ни доллара нет, ни страны, а есть этот ужас двоящейся песни, есть голос роящийся, к свету стремящийся, как неофит, и в спрошенном слове острее и строже болит.
Но если ты встретишь меня во внезапной беде – спроси обо всём, но не спрашивай больше об этом: я голосом буду чужим — и везде, и нигде, — твоя колыбельная смерть, окружённая светом; как лёгкая лодка, шататься на длинных волнах, как белое золото, плавиться в лёгких руках, вниманьем твоим, Вифлеемом твоим, Назаретом, — но нет, не твоим ожиданием жив.
и вертит, и ставит на место тревожное слово, ни прежней загадки не выдав, ни новой в себе не сложив. 2014г.
Вот подобной свободы, раскованности, отрешенности и одновременно причастности всему я и ждал от Гончаренко. И, наконец, дождался. В представленной подборке Юра — и «голос роящийся к свету», и голос чужой (в данном случае мой личный, ибо я «считал» всё, слизал всё без остатка, горькое, сладкое, вкусное и терпкое). Абсолютно в меня легло, абсолютно. Безоговорочно. Без скидок, сносок и ремарок — как есть. Я, возможно, не слишком объективен, но уж себе-то я вправе признаться: Юрий Гончаренко — поэт. Настоящий. Самодостаточный. Со своим голосом, который не спутать из тысячи голосов.
|
