Марина БАЛУЕВА

ГОРЕЛАЯ НАВЬ

В эту деревню мы пришли затемно, когда сумерки посинели и сгустились, очертания домов стали плоскими, а скрип гравия под ногами — громким и раздражающим. Рюкзаки стали невыносимо тяжелыми, и ноги переставлялись уже автоматически. Впереди деловито трусил пес Дозор, небольшой, черный и лохматый. Днем раньше мы подобрали его на АЗС.

Деревня не отозвалась ни лаем, ни пением, ни шуршанием шин. Ни одно окно не светилось. Это была мертвая деревня.

Еще днем шустрый Ленчик сгонял в ту сторону на попутке и теперь уверял нас, что нашел дом с уцелевшей печью и полами, где можно будет переждать несколько дней, а потом двинуть дальше по намеченным деревням. Мы увязались в это путешествие за Танюшкой, у которой была практика по собиранию фольклора. Она готовилась писать курсовик, а мы сопровождали ее просто так, по приколу.

Ленчик поджидал нас возле указателя на краю шоссе, откуда мы свернули в лес и около часа шли бывшей тракторной колеей, заросшей лесными травами и залитой дождевой водой. Приходилось прыгать через следы траков в глинистой почве, превратившиеся в траншеи, с берега на берег между зарослями одеревеневших метровой длины стеблей. Пока не вышли на опушку с одиноко стоящими березками, а затем и на ровную утоптанную почву между домами.

На опушке из-под ног выскочила и взметнулась вверх большая темная птица.

— Глухарь, — восхищенно проговорил Дергач и даже остановил свои размашистые шаги, дав всем остальным подтянуться. Дозор с задорным лаем носился между нами, то наскакивая на кого-нибудь, то скрываясь в роще.

Про заброшенную деревню нам рассказал дед, у которого мы останавливались в последний раз. Он там родился в незапамятные времена. Помнил еще коллективизацию. У него в этой деревне расстреляли отца, когда тот отказался отдать лошадь на какие-то общие нужды. Вот просто так вывели за сарай и расстреляли. Но было это давно. С тех пор старик в деревню не возвращался никогда, хоть и жил всю жизнь неподалеку. Говорил, что до сих пор ему снятся в страшных снах красноармейцы в будёновках и деревенский активист Пахомка Гунявый с проваленным носом, жестокий пыточник и тать, по-современному садист. Пахомку вырастила деревня по домам, так как родители у него спились и угорели по пьяному делу, избушка развалилась. Так он и жил то у одних, то у других. Но когда вырос, то почему-то возненавидел всех, и когда пришли красноармейцы, то он им выдавал где брать хлеб, деньги и прочее имущество, а также помогал пытать. Очень любил это дело. Позднее кто-то приговорил и самого Пахомку: нашли его в заброшенном колодце с разбитой головой.

— Почему он вырос таким жестоким? — спросила Танюшка под впечатлением от слышанного, когда мы еще только вышли на шоссе и еще были в силах что-то обсуждать. Она поправила свой рюкзак, вскинув его повыше на спину, тряхнула дредами. — Ведь вся деревня его поила и кормила столько лет.

— Кормить-то кормили, но ведь не любил, наверное, никто. Может, попрекали сиротством,— задумчиво сказала Лилит. Вообще-то эту тощую молчаливую девушку звали Лена. Она сама себе взяла это вычурное имя, знаменующее ее увлечение сверхъестественным. Она, кстати, очень хорошо умела разговорить старушек, которые поначалу замолкали при виде Танюшкиных дредов и тату.

— Ни фигасе, и за это убивать? Хорош сиротка, — сказал Дергач, меряя длинными тощими ногами шоссе. — Как деревня-то называется, не понял?..

— Горелая Навь,— ответил я.

— Что за навь такая? Наверное, новь. Что-то новое. Как колхоз «Новый Путь» или типа того.

— Нет, все правильно, Навь, есть такое слово, — отозвалась Лилит. — Потом скажу что значит.

Дергач состроил рожу, он всегда посмеивался над Лилит и ее таинственностью. Остаток пути мы проделали молча. Под конец уже и сил не было говорить.

— Все, — сказал Ленчик. — Пожалте в хостел, — говорил он почему-то тише чем обычно, словно боялся кого-то спугнуть.

Мы подошли к забору, через который перевешивались ветви каких-то буйнорастущих кустов. К тому времени уже выглянула круглая луна и осветила высокое крыльцо, которое начиналось почти сразу за калиткой. Калитка не открывалась, так как заросла травой, как свежей, так и сухой прошлогодней. Мы протиснулись по очереди в небольшую щель, которую удалось проделать после многих попыток хотя бы приоткрыть калитку, и Дергач осторожно поднялся по ступенькам. В этот момент Дозор разразился бешеным лаем, а откуда-то издалека ему ответил протяжный вой.

— Волки, — взвизгнула Танюшка, — скорее в дом.

И она стремительно взлетела по ступеням к Дергачу, но не добежала, провалившись одной ногой в дыру на месте обломившейся ступеньки. Это было довольно забавно, учитывая ее немаленькие габариты.

— А-а! — закричала она, а вой послышался еще ближе и уже с нескольких сторон. Ленчик с трудом вытянул ее за руку. Глаза как блюдца, серебряная бусина в носу блестит в лунном свете.

— Сильно поцарапалась?— сочувственно спросил Ленчик. Лучше бы Дергач спросил, он ей нравился.

Дозор заскулил и прижался к моей ноге. В это время Дергач закончил возиться со старым ржавым замком, который до этого уже один раз сорвал Ленчик, и оставалось теперь попросту сделать то же самое, но почему-то не получалось. Наконец дверь со скрипом открылась. Мы осторожно потянулись в дом, стараясь держаться ближе к перилам с балясинами, в сенях при свете фонариков Дергач закрыл дверь на крюк, и для верности просунул еще и выломанную тонкую балясину в ручку двери, Из сеней мы вошли в дом. Пахло старой сухой древесиной и въевшимся в стены дымом. Лето было жарким, да и щели по всему дому позволили ветру развеять сырость. В центре комнаты стоял деревянный грубый стол, по стенам расставлены лавки, в углу белела печь, а от нее под прямым углом наверху тянулись полати.

— Вот это да! — восхищенно протянула Лилит. — Настоящие полати, — она раньше училась фольклористике с Танюшкой в одной группе, но была отчислена в последнюю сессию.

— Хочу в туалет, — сказала Танюшка, — а там волки.

— Не надо выходить из дому. Иди в сени, налево специальный чулан с дыркой, — сказал Ленчик и, оттолкнувшись от печи, подтянулся и залез на полати.

Дозор заметался и тявкнул, глядя вверх на Ленчика, Дергача и Лилит, которые, один за другим, залезали на полати и устраивались там.

— Ладно, ребята, чтобы собака не волновалась, я внизу на лавке останусь, — сказал я и раскатал спальник на широкой лавке под пустой, затянутой паутиной, божницей.

Хлопнула дверь.

— Ребята, — задыхаясь, сказала Танюшка, вернувшись из сеней, — там кто-то ходит возле дома.

Тут же громко залаял Дозор, встав лапами на подоконник. Я подошел к окну, чтобы оттащить и успокоить собаку. Сквозь паутину с дохлыми мухами и грязное стекло в засохших дождевых каплях была видна лужайка за домом, хорошо освещенная луной. До самой соседской покосившейся избушки она была покрыта зарослями сныти, крапивы и кое-где зловещими зонтиками борщевика. Пейзаж был абсолютно недвижимым, как на картинке.

— Тебе показалось, — сказал я и погладил Дозора. — Ложимся, ребята, наверное, крыса пробежала, вот он и лает.

Все уснули, выпив немного воды из бутылок и закусив тем, что оставалось в рюкзаках. Дозору досталась последняя банка тушенки.

Глубокой ночью я проснулся от тихого поскуливания Дозора под моей лавкой. Дотянулся рукой и погладил собаку, шерсть на его загривке стояла торчком. Пес затих, и тут я ясно услышал шаги рядом с домом, стук чего-то о деревянную обшивку. Неизвестное существо огибало строение по периметру, с шумом ломало кусты. Человек? Животное? Шаги удалились к задней части дома. Я напряженно вслушивался, но кровь пульсировала в висках и мешала различать звуки. Сердце сильно колотилось. Я сел на лавку, вглядываясь в темноту. Начавшееся некстати похрапывание Дергача, к которому подключилось тонкое посвистывание Лилит, еще больше мешало слушать.

Внезапно я почувствовал пристальный взгляд и невольно посмотрел в окно на противоположной от меня бревенчатой стене. К стеклу прижалось лицо. В темноте, рассеиваемой лишь лунным светом, с трудом можно было различить черты человека. Понятно было только, что черты эти крупные и грубые. Что-то жуткое было в этом видении и в обстоятельствах его появления в этой необитаемой деревне среди ночи неизвестно откуда. Он не мог быть жителем, ютящимся в одном из домов неподалеку, ведь Ленчик днем обошел все дома и не обнаружил никаких следов проживания. Пришел из лесу? Кто он?

Человек оторвался от стекла и, судя по звукам шагов, зашагал дальше, огибая дом. Послышался скрип ступенек. Ребята спали. Я ждал стука или звуков выламывания двери, и на всякий случай сжимал в руке маленький топорик для обрубания сучьев, который обычно носил при себе. Но наступила тишина, и тем жутче оказалось развитие событий. В тишине стала сама собой открываться дверь в комнату, и на пороге появилась темная фигура с головой, втянутой в плечи и длинными как у орангутанга руками.

Я сидел на лавке напротив двери и не мог пошевелиться. Руки и ноги были скованы таким ужасом, какого никогда в жизни не доводилось испытывать.

Фигура вскинула руку, в которой блеснуло в лунном свете что-то, похожее на лезвие ножа и сделала несколько осторожных шагов в моем направлении. При этом явственно заскрипели половицы. Но лица человека видно не было.

Он не дошел несколько шагов до меня, когда луна из окна осветила его лицо, проваленый нос, беззубую ухмылку. Мы смотрели друг на друга, и силы покидали меня.

— Пахомка, лови хлеб! Бери да уходи, — послышалось с полатей, и что-то, пролетев над головой монстра, ударилось в стену рядом со мной.

— Господи помилуй! — пролепетал я и тут же инстинктивно перекинул хлеб этому субъекту, которому был адресован данный посыл. И тут же перекрестился, как делала моя прабабушка Фрося в незапамятные времена, когда мы жили под Черновцами.

Человек (или кто он там был) словил хлеб одной рукой, прижав к ветхой рубахе обеими руками, причем нож в левой опять сверкнул. Затем существо попятилось, скрылось в дверном проеме. Через некоторое время где-то на расстоянии послышался звериный рык, потом вой. Вой постепенно стихал, пока не растворился в звенящей тишине.

— Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, — повторял я.

Стоит ли говорить, что до утра никто из нас не спал. Когда наступило утро, мы вышли наружу и увидели следы шагов в сломанном бурьяне, а также свободный вход с другой стороны сеней от примыкавшего к дому сарая. И, хотя стало понятно, что гость проник в дом обычным человеческим путем, а не через стены, как показалось сначала, жуткий страх не проходил, и мы покинули деревню.

— Это домовик, — сказала Лилит, когда мы сонные, голодные и усталые вышли на шоссе.

— Не, не домовой, домовые за печкой сидят, — уверенно возразил Дергач.

— Разве я сказала домовой? — раздраженно бросила Лилит. — Домовики — это люди, которые не дожили свой век, умерли внезапной смертью, поэтому они доживают свой срок после смерти, носят одежду, в которой были похоронены, хотят есть и могут передвигаться. Он помощники нечистой силы, вредят людям. И, кстати, Горелая Навь — это правильное название, потому что навь — это мир неупокоенных мертвецов. Не хотела вас пугать, сразу не сказала. Хорошо, что я сообразила кинуть ему еды.

— Да, это ты здорово смекнула, — сказал я.