Ольга ЧУБАРОВА

Хрустальный отморозок

1

Он снова приступил к этому вопросу летом — утром в саду, пока дочки спали, во время раннего завтрака с бодрой женой. И снова та же реакция.

— Если троих тебе мало, то мне и двоих достаточно! — твердо сказала Машка, и чашкой с пахучей кофейной гущей о блюдце — дзинь!

Сергей покачал укоризненно головой, приподнял драгоценное изделие. Осмотрел донышко. Осмотром остался доволен: ни скола, ни малой трещинки.

— Зану-уда! — любовно-тоскливо пропела Маша.

— Любимая, бачилы очи, шо руки хапалы, — привычно ответил Сергей. — Те трое — не твои, близняшки — не мои, и каждое отродье имеет дефекты, а общий наш ребенок был бы…

— Чертов старый хрен! — простонала Маша. — Где ты шлялся десять лет назад? Мне сорок семь, ты понимаешь? Со-рок семь! Если тебе нужна фертильная баба — гуляй отсюда, я тебя не держу.

Маша твердо знала, что он не уйдет. Что он никуда от нее не денется. Ребенка хотелось… Но ей было поздновато, и, что еще важнее, ну просто некогда: на ней держалась жизнь всей сборной семьи — Сереги, двух его младших парней и Машкиных близняшек семнадцати лет.

Возможно, их ребенок был бы совершенством… Она со вздохом посмотрела на мужа. Поджарый, накачанный, но это мелочи, так, приятный бонус, главное — лицо: узкое лицо восточного принца, только глаза — не черные, не карие, а голубые, но именно восточные, чуть раскосые, и прет из них интеллект так, что спасу нет…

Машка свое счастье удачно вынула — как лотерейный билет — из темного угла унылой конторы, куда пришла знакомиться с предполагаемым будущим соучредителем. Соучредитель оказался фуфло, но из-за экрана компьютера на нее метнул ироничный изучающий взгляд этот мастодонт, гениальный монстр, физик-программист-изобретатель, недооцененный, ох как недооцененный предыдущими дубоватыми шефами.

Выглянув из своего угла, он бестактно влез в беседу Машки с его собственным боссом. Беседовали на предмет возможности программного обеспечение кое-какого проекта, и этот, взгляд-ехидный-из-угла, выдал неожиданное, крайне любопытное замечание. Точнее — зародыш возможного плана действий.

У Машки на затылке, коротко стриженом, шерсть встала дыбом: сладко запахло добычей.

— А как это лучше сделать? — стараясь не показывать жгучего интереса, как бы равнодушно спросила она. — Правильнее использовать полнотекстовый поиск на постгресе или на скулайте?

— Можно так, можно сяк, можно наперекосяк, — спокойно ответил ехидный-голубоглазый. — А если вы, Мария, согласитесь со мной кофейку попить, как раз у меня обеденный перерыв, то я все эти перекосяки вам объясню в деталях, и, пардон, доступным для вашего понимания языком.

Она с нарочитой улыбкой хорошенькой дурочки кивнула, не без усилия проглотив намек на свою якобы некомпетентность, поднялась, попрощалась с разочарованным начальником гения…

Их сразу подхватило и завертело. Потом они часто спорили, кто кого увел у бывших супругов — он ли ее у толстомордого спонсора, она ли его у тормознутой красотки, Сергею по годам годившейся в дочери, так и не понявшей, почему её променяли — радостно! — на пожилую тётку.

Оказалось, что Сергей и Мария — идеальная пара. Их тела были созданы друг для друга, но что важнее — они совпадали в целях и видении пути достижения оных. Они были комплементарны: на ее бешеный взрывной характер — его замедленное обдумывание каждой выплывающей эмоции: стоит ли давать тому чувству ход? На его социальное одиночество гения, граничащее с аутизмом — её компанейский задор, способный пробить любую китайскую стену, растопить любой антарктический лёд…

 Впрочем, до стен и льдов доходило редко: перед Машкой как правило сами собой распахивались любые интересные ей двери.

В общем и целом они дополняли друг друга как элементы древневосточного пазла с чёрно-белым названием «Инь и Ян», образуя целостный четкий круг.

Мария была талантлива многомерно, а главный её, путеводный, центральный дар — нюх на хорошие деньги — обеспечил сборной семье процветание. С исходной ровно нулевой площадки: Марию брошенный муж, толстомордый спонсор, оставил без работы (работала на него) и почти без денег с двумя девчонками. Сергей оставил все что имел третьей жене своей, тормознутой красотке, матери третьего сына.

И вот на кредитах, полученных под Машино честное слово в двух маргинальных банках они раскрутили уникальный проект — аппарат для внедрения интерактивных подкожных меток. С сигнализацией, которая срабатывала сразу на нужный пульт в соответствующем учреждении — при несанкционированных попытках от этих меток избавиться. Изделия с восторгом закупила полиция, потом отдельно взятые психбольницы, а затем и Минздрав (в связи с распространением злостных вирусов и злостно карантин нарушающих граждан).

Дело процветало, доходы множились, Машка крутилась белкой, взращивая и пестуя новые связи. И между делом подкидывала Сереге идеи: что теперь пора изобрести.

Она отмела с порога его задумку ресурсобалансирующей сети, отменяющей напрочь банки как явление природы. Доступно объяснила зарвавшемуся гению очевидное: до реализации проекта оба просто-напросто не доживут. Другим изобретением, не допущенным на широкий рынок, был некий инструмент, рождающий в организме человека эндогенные эндорфины без «веществ» и без побочных эффектов.

Мария этот проект реализовала в глубокой тайне в количестве двух экземпляров для домашнего пользования и умоляла супруга, чтобы молчал об этом, аки рыба. Сергей только плечами пожимал: он был патологически молчалив, и ему своих эндорфинов хватало, хотя их было исключительно мало. Но он полагал, что сумрачный взгляд на жизнь способствует техническому творчеству, мотивируя благородный порыв хоть как-то украсить мрачный подлунный мир.

Зато с успехом пошли на российском рынке всякие предложенные Марией приятные пустяки вроде навороченных офисных прибамбасов, самозаряжающихся фонариков и пластичных смартфонов, которые можно скручивать хоть в трубочку, хоть в шарик, а хошь — в спиральку.

Примерно через два года после основания своей фирмы, удесятерив — в сравнении со стартовыми показателями — объемы продаж всяких мелких, но весьма востребованных штучек, они расплатились с кредитами. Еще через два года купили квартиру в престижном районе Москвы в уютном таун-хаусе, и — за ради близости к природе — приобрели между делом небольшой (квадратов так шестьсот) уютный домик в Немчиновке. Ну, о машинках всяких да мотоциклах — чего уж и говорить.

И вот когда вздохнули чуть посвободнее, когда нарисовалось хоть несколько часов для себя в неделю — при налаженном надежном прибыльном деле, и когда, казалось бы, жить не тужить, так, сочинять да внедрять в охотку, иногда, прикольные всякие штучки — Сергей затосковал вдруг по невозможному.

Наблюдая за ростом Машкиных длинноногих — в маму — и довольно умненьких девиц, он отмечал, что до мамы им далеко. Близняшкам не досталось ни дивного чутья на большие деньги, ни деловой железной Машкиной хватки. Не было у них — и не предвиделось — умения безошибочно выхватить из многомерного, пестрящего подробностями пространства именно те элементы, которые будут работать на реализацию их задач. Да и ставить задачи, чего уж там лукавить, девчонкам очевидно было слабо.

С другой стороны, папашин интеллект, ломающий рамки, образное мышление, способное из ничего порождать практически любое техническое устройство — не передались Серегиным детям. Старший сын гонял на мотоцикле не хуже отца, способен был собрать и разобрать любое устройство, которое могло двигаться — и тем успешно зарабатывал на жизнь. Физмат универа бросил на первом курсе — банально не потянул.

Второй из сыновей очевидно шел по стопам брательника, и не дальше. Третий, семилетний тупой красавец, был ленив и балован. Правда, как и мать его, до замужества танцевавшая в шоу третьеразрядных эстрадных звёзд, он гармонично двигался под музыку.

— Будет стриптизером, — мрачно предрекал судьбу младшенького Сергей.

— Да подожди ты, — утешала Мария. — Может в приличный табун танцевальный пристроится…

— В приличном табуне, даже танцевальном, нужна дисциплина, — и Сергей надолго после разговоров о третьем сыне погружался в невесёлые думы.

И — додумался, милый! «Роди ребенка»! В сорок семь, когда уже первые признаки — да уже и не первые даже — климакса…

— А знаешь ли ты, что я в беременном состоянии — крайне тупая? Причем я была беременна в тридцать лет… Нет, даже в двадцать девять! На пике формы — и во что превратилась на девять месяцев? Спала по двенадцать часов, делать ничего толком не могла, читала — бабские журналы! Каждый день! Представляешь, до чего докатилась? И изводила всех своими капризами…

В глазах Сергея вдруг появился свет — зародыш изобретательского озарения.

— Слушай, а что если… Суррогатная мать?

Мария тут же ревниво насторожилась:

— Это чтобы наше с тобой совершенство таскала в своем брюхе какая-то телка, чужая и равнодушная? Ну уж нет. Я свои проекты реализую сама, и только сама! В чужие руки, тем более брюхо — ни-ни!

— Ну так и реализуй! — засиял Сергей.

— За нереализуемое не берусь! — парировала Мария.

Сиянье померкло… Но через минуту он засветился снова:

— Послушай… А если я… ну… я…

— Что? Родишь?

— Нет…То есть если не буквально рожу… А… изобрету?

— Что — изобретёшь? — насторожилась Маша.

Но он уже был в процессе, уже не с ней… уже поднялся и шел, характерно ускоряя шаг, в сторону дома… Судя по скорости движения, идея захватила его всерьез.

Маша вздохнула: опять одинокие дни! В худшем случае — одинокие ночи. Пока не породит очередное… Интересно, что он теперь задумал? Ну, неважно, главное, «идеей совершенного младенца» не будет ее изводить: это очень больно.

2

Город был прекрасен: радужно-переливчат под солнечными лучами, прозрачно-дымчат. Прозрачных сегментов было заметно больше: только недалекие, безнадежно отсталые древние предки могли их, новых, в скрытности обвинять. Проснулся с утра в радужном настроении неочел, отключил визуальную защиту — и наблюдает приветливо, как передвигаются под хрустальными крышами другие человеческие существа — нежные моллюски в раковинах умных своих домов. И — при минимизации личных контактов — никаких тебе вирусов и эпидемий!

Правитель вздрогнул: вспомнил, как у него на глазах умирала от COVID-44 Лена — первая, и возможно единственная, любовь. Да и как классифицировать чувства? Он улыбнулся грустно. Включил зеркало. Придирчиво изучил свое отражение: поджарый, накачанный, главное же — лицо: узкое лицо восточного принца с древних каких-то фресок, только глаза раскосые — не черные, а голубые. И сияют в них интеллект и сила… Интеллект — и сила, дающая власть. Егор чуть иронично улыбнулся. Да, он похож на отца — но как не похож!

А мать… Да и была ли у него мать?

Официальная история его вызревания в первом экспериментальном инкубаторе, «сочиненном» отцом, гласит, что развивался зародыш Правителя в исключительно комфортных условиях: сверхкачественная амниотическая жидкость, то бишь то, что обычно называют «околоплодными водами», якобы регулярно обновлялась, имитируя естественную среду. Якобы рядом с младенцем дежурили заботливые родители, и, когда отлучались вздремнуть часок на стоящий тут же за ширмой диванчик, их якобы подменяли профессиональные психологи и воспитатели, и будущему правителю читали книжки, пели песенки, внушались разные высокие идеи…

Ага! Уж он-то, в ту пору несчастный зародыш, помнит, как уборщица, вытиравшая пыль, рассказывала медсестре, что «яйцеклетка-то была заморожена, аж три года хранили её, болезную, и было яйцеклеток всего тринадцать: мамаша — престарелая, боялись, что, пока систему наладят, яйцеклеток вообще не дождешься». Медсестра качала головой, повторяя: «Тринадцать! Ну и число!»

Помнит и другой ужасный нянечкин рассказ: как переносили зародыш в искусственную матку, подсоединённую к громоздкому недоработанному аппарату. Бр-р! Сначала чуть не уронили маленького, потом положили, аппарат запустили — а не работает! Вынули зародыш и папаше дали подержать на стерильной салфетке, а тот, поняв, что подсоединить искусственную матку к аппарату правильно не получается, кое-как пристроил сыночка на стул — грязный стул, засиженный черт-те кем лет примерно за двадцать существования в этом нищем гребаном институте — и побежал руководить техническим процессом, распоряжаться проводами разными, а потом мамаша вошла, с работы опоздала, вломилась без халата, хотела на тот самый стул-то сесть, и брезгливо так: «Что это у вас тут валяется»? А как поняла что валяется, так нет бы запричитать или в обморок хлопнуться — только хмыкнула… Железная и бессердечная баба. А отец не лучше. Отвечает ей небрежно так:

— А, ничего! Стул, конечно, далеко не стерильный, но ты же знаешь: больше грязи, шире морда. Наша порода, выживет.

И он таки выжил…

Помнит, уже человечком седьмого месяца, как алкоголичка-нянечка капала в аппарат водку, приговаривая: «Для дезинфекции», а на самом деле — по приколу. Была ещё одна экстремальная нянька, как узнали позже — ярая религиозная фанатичка, пыталась разбить прозрачный его инкубатор, да папаша подобные вещи предвидел, колбочка его, защитная ракушка, была из противоударной пластичной хрени, папаши нашего изобретения… Не разбила — так, помяла слегка. На три миллиметра вмятина — при толщине аж целых семь миллиметров.

И самое страшное. Помнит, как мать сказала:

— Если бы женщины видели — не на картинках — что они носят, и как оно развивается, поголовно делали бы аборт.     

Мама вообще заходила редко. Смотрела, приподняв и без того высокую тонкую бровь, со смесью удивления и отвращения. Да и папа, который болтался рядом, много больше внимания уделял аппарату, чем ему, страдающему, живому, много чего до рождения осознавшему.

Правитель вздохнул незаметно — утреннее время, отведенное на «минуты слабости», кончилось.

Включил связь — в этот день по плану полагалось проведать своих «стариков».

Они возникли оба — что было редко — и лица их отличались странной серьезностью. Выглядели прекрасно. Он — на пятьдесят. Она — на сорок. Хотя на самом деле… Ну, глаза, понятное дело — старые… Кстати, как и у него самого.

— Па, ма, привет! Скрипите потихоньку?

Правитель улыбнулся чуть ехидно — у мамы вверх взлетела тонкая бровь. Ее всегда болезненно раздражало сходство явно нелюбимого сына с любимым мужем, и Егор это знал.

— Э… — сказал отец, — скрипим потихоньку, и хотим поговорить о серьезном. Это сейчас возможно иди подберем другое время?

Егор посмотрел на висящее слева табло — свое интерактивное расписание… После родителей шла текучка, можно было и сдвинуть.

— Могу сейчас, — ответил коротко он. — Что за тема?

— Деградация общества при отсутствии возможности размножения, — сухо сказал отец. — Личное бессмертие, которым ты, наш руководящий гений, одарил свое новое человечество, оказалось явно бесперспективным. Ты завел планету в полный, беспросветный, тусклый, тупой, прости за тавтологию, тупик! Меняется интерфейс, суть же — очевидная стагнация.

Глаза у Егора сузились: злые щелочки.

— Отец! — сказал он с напором. — Вспомни, в каком виде я принял мир, или, точнее, мы с тобой приняли мир — пять веков назад! Помнишь, как мы убеждали в необходимости подконтрольного генетического отбора? Как монтировали инкубатор в Новосибирске, который только чудом остался цел? Как отбирали генетический материал? Основали школу пренатального воспитания? Как открыли тайну бессмертия? Как…

— Я же говорила — не надо было это разглашать! — вмешалась мать. — Нельзя было ни самим становиться бессмертными, ни тянуть в эту сторону целый мир!

— Отбор! — поддержал отец. — Отбор, перетасовка генов, вечное движение природы, жертвуем особью во имя развития вида! Ты посмотри вокруг! Сначала еще двигались вперед, на динамике стартового импульса, возрождая человечество и расчищая радиоактивную помойку, но уже лет триста как затормозили! Ты все время рассказываешь о «былых достижениях», но ведь это было и должно было давно уже пройти, перейти на новую ступень! Ты же еще до войны успел поучиться в школе, знаешь историю старого мира, помнишь, как рвануло человечество от семнадцатого до двадцатого века! А у нас за триста последних лет — пусто, ровным счетом ничего нового! Катимся на старых технологиях! Пик твоей формы как ученого пройден, да если бы только твоей! Все, кто что-то мог, абсолютно выдохлись! А новые нарождаются — потребителями! Посмотри, ведь им же неинтересно создавать! У них все есть! Нажали кнопку — готово! И — что самое страшное — уже лет двести пятьдесят как потеряли главный инстинкт человека — любопытство, ведущее за границы дозволенного! Заставляющее идти на риски и даже на сознательное самопожертвование! Зациклились на человеческой хрупкости, окружили себя стеклом, боитесь личного общения… Космос — только на уровне планетарных спутников! Как же — человека в космос пустить! Да что там космос! Вирусов боитесь, идиоты. Бабу облапать боитесь! Пробирки, больницы… Нормальный секс уже сто лет как похерили! А теперь еще этот паршивый закон… Сла-ба-ки!

— Что в свете новых теорий — то есть древних как этот новый мир теорий пренатального воспитания объяснимо, — язвительно заметила Мария и повернулась к мужу. — Я же говорила, не надо было экспериментировать с моими престарелыми яйцеклетками! К чему наше «совершенство» мир привело? Планета, блин, хрустальных отморозков!

У Правителя расширились зрачки.

— Одно дело рисковать жизнью, когда она продлится — полноценная — не более шести десятков лет, другое — когда она вечна, хоть и хрупка! Хрупкое сокровище надо оберегать! Ценность человеческой жизни повысилась, и это — величайшее достижение! — отчеканил Егор.

Потом — с очевидным усилием взяв себя в руки — произнес спокойно, официально:

— Мои дорогие родители, к сожалению, время, которое я мог отвести для нашей греющей душу семейной беседы, истекло. До встречи через неделю, — он отключился.

Мария и Сергей еще пару секунд устало смотрели на погасший экран, потом Мария повернулась к мужу:

— Ну, я же говорила тебе — бесполезно. Пойдем-ка лучше прогуляемся, милый… По нашему привычному маршруту.

Они вышли из дома. Это был улучшенный, украшенный просто до безобразия комфортабельный ремейк довоенного мира. После «великой уборки», расчистившей планету от «последствий» и стабилизировавшей климат, сельскую местность реконструировали «в стиле ретро». Естественно, со всякими удобствами, прекрасными дорогами и вообще такой инфраструктурой, что жить бы и не тужить… Но «новые» человечки, вызревшие в прозрачных, нежно защищающих инкубаторах, тянулись к городским поселениям абсолютно нового «туманно-хрустального» типа. Прелестями старомодной жизни наслаждались как правило те, кто был зачат по старинке, в утробе матери. А таких на планете было относительно немного: всего-то миллионов так четыреста против трёх миллиардов «нечеловеков» — так окрестил неолюдей Сергей.

Они пошли по горной тропинке, вдыхая запах кедров, сосен, лиственниц. Дорога, которая обычно воспринималась как подарок судьбы, маленький кусочек ежедневного счастья, сегодня не радовала: давили древние воспоминания, каждого по-своему. Сергей восстанавливал в памяти сумму процессов, ведущих к страшному. Сначала — локальные войны в Европе и Азии. Стабильная напряженность на грани взрыва на российско-китайской границе. Подпольщики с биооружием в России и Антарктиде. Массовая резня в Разъединенных Штатах. А потом, когда, казалось, Штаты сдулись, они таки объединились опять — и тут же решили «нашлепать», по старой привычке, главного на тот момент соперника — Великий Китай, обвинив державу предварительно «в пищевом волюнтаризме и намеренной продукции коронавирусов»… Значительная часть побережья Китая была «застеклена» — то есть почва на несколько сантиметров вглубь сначала расплавилась, а потом застыла. Прощайте, вирусы — ну, извините, и вирусоносители заодно. России прилетело чуть поменьше, скорее как союзнику наказуемых — наши как всегда не ждали такой подлянки, поэтому в Москве и Петербурге всё по полной программе горело и рушилось, но кое-какие ракеты перехватили: Новосибирск, например, самым чудесным образом уцелел. Ну, и Россия в ответ, естественно, жахнула — мало целому миру не показалось, потому как жахнули не глядя, в состоянии судорожного шока, и Китай успел-таки кое-что выпустить из своих закромов… Да уж, баснословные были времена.

Мария же вспоминала, как сработала её интуиция, как всей семьёй, сменяясь за рулем и без остановок на ночлег, гнали пять внедорожников проселочными дорогами на Алтай — спасались от очередной эпидемии. И спаслись! Успели забиться в какую-то горную щель и выжили после того, как ядерные державы таки обменялись теплом и светом. Егору тогда было только семнадцать лет.

… Они перешли по мостику через быстрый ручей. Свернули налево. И вместо того, чтобы идти по берегу по вымощенной плитами дорожке, вместо того, чтобы любоваться захватывающим видом, нырнули в еле заметный проход между скалами, где приходилось протискиваться бочком.

Когда тропинка стала шире, так что можно было даже идти рядом, Сергей заговорил.

— Мальчик устал.

— Мальчик зарвался! — ответствовала Мария.

— Нет, не надо так, он ведь много сделал. И зря ты его обидела. Во-первых, он может кое-что заподозрить, а это будет очень нехорошо. А во-вторых, любимая, как ни крути, наш сын — человек с уникальнейшими возможностями! Наши с тобой гены не подкачали, получилось… ну, почти совершенство. Ты сама посуди: и управленец, и харизма твоя — убедит в чем надо кого хочешь, при этом один из первых умов планеты, и это даже двести лет назад, когда первые неочеловеки оказывались гениальны — пачками! Причем, заметь, Егор способен… ну, был способен раньше как ученый — и на прорыв, и на рутину. С одной стороны, «ген бессмертия», ну и, конечно, этот его реагент, за год сводящий на нет радиацию в очагах поражения, с другой — мелкие дотошные климатические разработки, которые вроде не требовали семи пядей во лбу и никому прорывом не казались, но в итоге привели…

— Ты это триста лет мне уже твердишь, — прервала Мария. — Ну, выжили и выжили, и зажили хорошо и удобно, но что же дальше-то будет, сам посуди? После того, как приняли десять лет назад этот закон… нет, формулировки-то какие!

Мария закатила глаза возмущенно и процитировала по памяти: «Запрещается создание естественным либо искусственным путём человеческих особей в связи с угрозой перенаселения Земли. Приветствуется переход на виртуально-духовные формы общения вместо физически-животных, не могущих считаться вполне достойными полноценного современного человека, руководствующегося разумом…» Зану-у-удство!

— Всё же человек несовершенен, — произнёс задумчиво Сергей. — Даже Егор. Он слишком… слишком пуглив. И у него напрочь отсутствует импульс самоотверженности… «И наши внуки в добрый час из мира вытеснят и нас»…

— Потому что он не знал настоящей любви, — горько сказала Мария.

«Прежде всего материнской», — подумал Сергей, но озвучить истину не решился.

— А ты бы согласился уйти — ради внуков? — спросила Маша.

— Конечно, — ответил Сергей. — Я уже триста лет пуст, не ученый давно, не изобретатель — так, пользователь, раковины шум…

— Цепкий ген бессмертия не позволяет даже сдохнуть от скуки, — попыталась пошутить Мария.

Через десять минут они достигли цели своей прогулки.

Отодвинув ветку берёзы, что закрывала узкий проход в пещеру, шагнули в прохладный сумрак. Маша шла первая. Уткнулись в стену. Провела рукой, нажала на выступ — неровная, каменная на ощупь стена плавно отъехала в сторону. Они оказались в скромно обставленной комнате с отбеленными стенами, с большим окном, выходящим на лесную лужайку и защищенным снаружи «экраном иллюзий», не только визуальным, но и тактильным. То есть, иными словами, оказавшийся на лесной лужайке сторонний наблюдатель, даже с разбега уткнувшись в окошко носом, не только увидел бы, но и почувствовал не стекло, а весьма негладкую каменную поверхность.

При «новых» технологиях, существовавших вот уже триста лет, «организовать» где-то внутри пещеры такое жильё стоило недели простых расчетов по готовой программе.

На кровати, застеленной светлым шелковистым на вид покрывалом, сидела молодая женщина и легко качала колыбельку. Прямые гладкие волосы в полураспущенной косе — словно пролили чернила на белое платье из грубоватой природной ткани. Изящные босые ступни хорошенькой мамы утопали в мягком тёмном ковре — имитации медвежьей шкуры.

— Пра? И Пра? Привет! — лениво поприветствовала женщина Марию и Сергея.

— Идеальный образ материнства в эпоху технологического комфорта, — улыбнулась Маша. — Как ты, Милка? Как наш мальчик? Спит?

— Нет, — ответила пра-пра-пра-пра-пра… правнучка. — Должен спать, но распахнул глаза и пялится в потолок…

— Где Валерик?

— Добытчик добывает те прививки, которые, вы сказали, нам обязательны, — ответствовала Милка и потянулась лениво. — Нет, ну какой же беспокойный ребенок! Уже устала качать, а он все не спит.

В колыбельке тихо замурлыкали. Мария, не ожидая от матери разрешения, вытащила завернутое в тоненькое синее одеяло тельце, поменяла подгузник и положила мальчика обратно. Он тут же уснул.

— Волшебница пра-пра… — вздохнула Милка. — Вы, наверное, были чудесной матерью!

Сергей не удержался — ехидно хмыкнул.

… На обратном пути они, после того как боком протиснулись через узкий тайный проход на простор, минуту подумав, повернули направо — навестить свое любимое место: обрыв с уютной скамьёй. Оттуда открывался волшебный вид на бесконечную — за горизонт — равнину, и далеко-далеко, на самой на границе земли и неба, переливался утренний неогород, один из самых крупных в их регионе.

— По моей — неофициальной — статистике подпольных младенцев сейчас уже несколько тысяч,— сказал, помолчав, Сергей.

— А значит, там, в «инкубаторах», — Мария кивнула в сторону неогорода, — об этом прекрасно знают.

— Среди родителей — ни одного «нео». Более того — все, о ком мне известно — чистая линия «старомодных», то есть выношенных в утробе от выношенных в утробе. А на планете — единое государство, сплоченное борьбой за выживание, и никаких карательных структур, и, насколько мне известно — а как ты знаешь, мне известно многое, я ж только сотню лет как от дел отошел — никакой слежки. Сначала просто не хватало ресурсов, стояли другие цели. А потом уже стало неактуально. Сколько времени понадобилось на полное отмирание преступности после обретения бессмертия?

— Ну, после того, как объявили, что нарушившим закон просто-напросто не будут внедрять ген бессмертия… Около полувека? — неуверенно сказала Мария.

— Да… плюс-минус лапоть. Думаю, примерно семьдесят лет. Похоже, когда человек начинает трястись за свою бессмертную жизнь, он делается… слишком осторожным. Помнишь, почему я ушел из Совета Науки?

— Ну да, когда закрыли космическую программу.

— И да, и нет. В то же время, если помнишь, на уровне мирового законодательства было принято определение нового статуса человека: «человек бессмертный» как новая ступень эволюции относительно «человека разумного». Полный бред! Когда это человек был разумной особью? Так что, любимая, младенцы в безопасности — кощеи наши бессмертные балдеют под прикрытием блестящих куполов в этаких вечных своих искусственных матках... Нарциссы слепы!

— Егор амбициозен и агрессивен, — медленно проговорила Маша. — Учитывая, что выборы правителя планеты уже четыреста лет как полная фикция…

— Тут уж ничего не поделаешь, — вздохнул тяжело Сергей. — Несомненно, когда-нибудь тайное станет явным, начнется борьба. Для «незаконнорожденных» младенцев постараются перекрыть доступ к бессмертию, возможно, возникнут две касты — бессмертных и смертных. Снова начнут изобретать оружие… Егор — фетиш мира. Его боготворят и обожествляют. Возможно, он хочет законсервировать мир, чтобы не народилось ему конкурента… Собственных детей у него нет, кроме генетических, пробирочных. И все они, как ты знаешь, довольно серые. Чтобы захотеть нормального ребенка, нужно очень любить женщину, страстно желать, чтобы в детях повторились ее черты… Он же не способен… так полюбить?

Мария пожала плечами, потом вдруг как-то внутренне собралась и посмотрела на мужа очень внимательно.

— Но ведь он, похоже, пусть и по-детски, но очень серьёзно любил ту погибшую от вируса девочку, после смерти которой я поняла, почувствовала, точнее, что надо бежать из Москвы? Лена её звали, не ошибаюсь?

— Да, что-то было, — вяло ответил Сергей. — Вроде Ленуся, да… И хорошая, кстати, была девчонка. Чем-то даже похожая на тебя. И внешне, и по натуре.

Маша подняла высокую бровь — а потом тяжело, глубоко задумалась.

3

День после той кошмарной беседы с предками прошёл как всегда идеально: Егор хорошо умел оставлять на потом обдумывание вопросов, мешающих делу.

Вечером, «закрыв» от посторонних свой хрустальный дом, отключив и заблокировав все каналы связи, он, Отморозок Хрустальный (четкое определение собственной матери) — стал как чётки перебирать обиды.

Проклятое детство: сёстры и те его любили куда сильнее. Отец им восхищался — не как человеком, а как созданием разума своего. Да, уважал и ценил, ничего не скажешь, но мать…

Когда она — в свое время — пыталась отказаться от гена бессмертия, его резануло больно, но он, пожав плечами, сказал: «Как хочешь». Тогда уже взвился отец: «Я тоже умру! Я не буду жить без моей Машуты!» Нет, на смерть отца он пойти не мог — отец был ему нужен как воздух, как соратник, как сотрудник. И мать, конечно, тоже была нужна, и он был рад, что она все же с ним осталась: из матери вышел гениальный политик, прогнувший и Китай, и быстро развивавшуюся Индию, и останки Европы, и Южную Америку. Политик, получивший — в обмен на технологии Егора — мировую власть Великой Сибири. А перед геном бессмертия голову склонило даже не пострадавшее от войны и представлявшее самую серьёзную угрозу содружество Австралии и Антарктиды…

И все-таки он не против был её смерти. И еще страшнее были мысли о том, что если отец не хочет жить, почему бы… Да и нужны ли все эти старики, да и в целом — все утробные люди, которых так и тянет в пещерное прошлое!

Он сам ужаснулся тому, как заработал мозг, как побежали по параллельным дорожкам версии, возможности, варианты: новые законы, формирование общественного мнения, научные разработки — мы же гуманисты — «блаженной смерти». Это были импульсы, достойные политиков старого мира… достойные его самого — того, кто извлекал жестоким кесаревым сечением из трупа старого мира зародыш нынешнего стабильного благополучия. У каждого хирурга есть свое кладбище, не так ли?

Но все же оставалось — во всяком случае, до сих пор — неприкосновенное. И в этот очерченный магическим мелом круг входили родители. Отец и мать. Да, и мать, несмотря ни на что.

Он испугался себя. Почувствовал себя тяжело больным. Задумался, реально ли это вылечить. И начал искать врача.

4

… Просительница оказалась как бы смутно знакомой и очень, неожиданно, привлекательной. Просителем на самом деле был он, но она — известный пренатальный психолог — все-таки не должна была догадаться, что это она ему нужна, а не наоборот. Её вопрос — о сохранении банка прививок — был достаточно важен и находился, конечно, до известной степени и в его компетенции, особенно в связи с введением закона о принципиальном запрете деторождения. Но на самом деле он взял на себя эту беседу только потому, что решил воспользоваться случаем и убить двух зайцев: во-первых, раз и навсегда расставить точки над «и» в вопросе об отмене младенческих болезней и прививок в связи с отсутствием нужды в младенцах как таковых. Во-вторых — и это было главное, — научиться психологической защите от собственной ненавидящей его матери.

Просительницу — возможную спасительницу от тёмных бездн подсознания — звали Инна. Как он заранее выяснил, увы, из внутриутробных. Хорошенькая, да: узкое лицо, короткая стрижка, глаза большие, умные, каре-зеленые, и маленький, задорно вздернутый носик.

Конечно, у Егора были женщины, даже какое-то время была жена… Потом она уехала жить в деревню: ошибочный выбор, внутриутробная особь. Не неочеловек. Были, были и ещё подруги… О некоторых вспоминал с благодарностью, о других — с удовольствием. Но им всем мало нравилась его патологическая, лет двести как несовременная занятость, и они находили друзей попроще. А потом ему надоели женщины — просто накопилась за много лет усталость, не телесная, скорее душевная. Да, уж годков так сто почитай да посчитай никакой романтики. Лишь работа.

Пока Егор, рассматривая Инну, произносил обычное:

— Добрый день, рад приветствовать вас… — и так далее, девушка на экране взглянула жестко, прямо, приподняла высокую тонкую бровь, словно удивляясь… но потом потупилась и покраснела. Хм… смущение было нормальной реакцией, бремя повелителя, что ж поделать… Но той секунды наглого взгляда в глаза ему хватило, чтобы насторожиться.

И тут его словно ударили в нос кулаком — ба, эта девица похожа на его мать! Безобразно похожа — тот же тип внешности, те же манеры, и — неужели характер? И еще она похожа на Лену…

Егор смутился… Кажется, покраснел… Давно, давно такого с ним не бывало!

В это время девица на экране невинно хлопала глазами — и типа восхищенно улыбалась…

«Теперь под дурочку косит, — смекнул Егор. — Ну, погоди! Посмотрим, кто кого…»

И началось…

5

«… в связи с нарушением закона просит освободить его от бремени власти. Временно исполняющий обязанности Правителя Планеты открыл слушания по вопросу об отмене закона, информация о нарушении которого…»

— Мать, выключи, — взмолился Егор, пытаясь застегнуть на сыне слюнявчик. Тот не давался — тянулся к яблоку, повторяя: «Не… Не…», что значило «мне».

Инна была на слушаниях — соучастница, Егора же освободили от беспокойства как почетного пенсионера, «в свое время обеспечившего успешное выживание человечества, стоявшего на краю пропасти».

Мария щелкнула пальцами — экран погас.

— Вот увидишь — сейчас отменят закон, и тебя позовут обратно, — сказала она, взбивая старомодным доисторическим миксером яблочное пюре для любимого внука.

— Ни за что! — ответил искренне Егор. — Буду воспитывать Мишку, а там, глядишь, изобрету что-нибудь… Ну, помимо очередного младенца.

— А не боишься, что мир без тебя расшатается? Ты ж полтыщи лет был гарантом стабильности, с твоим-то авторитетом!

— А нестабильность — это основа развития, как говорит наш па, — закруглил Егор. — Хотя, возможно, всем нам придётся кисло.

Мария почти тепло улыбнулась сыну, а он ей подмигнул — с довольно доброй улыбкой: их отношения слегка наладились. Сначала, конечно, Инна как специалист помогла.

Но главный поворот произошел потом: если бы не мудрые и на удивление точные советы матери, не видать бы Егору своевольной красотки-психолога, аки своих ушей.

* * *

— А если он узнает? — спросил Сергей Марию, когда они, усадив в коптер детей и внука и помахав вслед плавно взлетевшей машинке, возвращались домой.

— Узнает — что?

— Ну, что ты её под него подложила?

— Грубый ты мужик, — поморщилась Машка. — Я просто помогла хорошей девчонке охмурить понравившегося парня. Она же в него с детства была влюблена. Как в киноактеров — ну, ты понимаешь. А так как она кое-чем на меня похожа — и внешне, и, самое главное, по природе своей… В общем, все банально. Настолько, что даже скучно и обсуждать.

— Так сколько ей годков-то?

— Ей? Тридцать два.

— Ровно тридцать два? Не сто тридцать два, не двести тридцать два?

— Да.

— Хм… И получилась прекрасная пара… значит, разница в возрасте — не большая помеха… Слушай… Подожди... У меня есть мысль… Ведь уже известно — триста лет назад уже было доказано — что ДНК подвергается существенным изменениям при жизни человека, следовательно… Даже не мысль, а, пожалуй, уже гипотеза… Извини, а что ты так плетешься? Не обидишься — я пойду побыстрей?

И, сияя, он помчался к дому. А она, вздохнув, пошла не спеша, размышляя — чем занять себя этим долгим одиноким вечером… Долгими одинокими вечерами…

Господи, что ещё он изобретёт???!!!