Ольга ЧУБАРОВА (г. Москва)

БОЛЕРО РАВЕЛЯ

(зародыш романа)

1

Это был ну очень реальный сон. Гарик сидел под какой-то толстенной пальмой, поскрипывающей под ветром странными листьями — лопухами бледно-зеленого цвета. На пальму глазело с небес бледно-рыжее солнце, непривычно мелкое и ехидное, а горизонт закручивался в небо, демонстрируя очертания континентов, как на свернутой в трубочку карте мира. Гарику показалось, что он сидит внутри этой самой трубочки. И солнце тоже — внутри. А откуда-то из подсознания лезла уверенность, что трубочка вместе с Гариком и прочими разными пальмами вращается вокруг солнца, ме-едленно, ме-е-едленно, ме-едленно... Одним словом — географический бред.

Но это не главное. Главное — в руке у Гарика было что-то невыносимо, до воя, мерзкое... Потроха съеденного им, каннибалом Гариком, младенца! Липкая сладкая вонь... Гарик с ужасом взглянул на свою руку... Недоеденный пирожок с капустой!!!!

— А-А-А-А-А-А-А-А-А! — он отбросил мерзость как можно дальше — и увидел, как земля в месте падения объедков разверзлась, поглотив останки богомерзкой трапезы. В ужасе Гарик бросился бежать, держа оскверненную правую руку вытянутой до отказа в сторону — в поисках крана с водой, которая омыла бы длань его...

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а! — послышался визг, до умиления родной — и из камышеподобной травы прямо на Гарика выскочила, отставив с отвращением в сторону правую руку, жена его Марина, взлохмаченная, несчастная.

— И-и-и-и-и-и! — следом за Мариной вылетела из-за «камышей» их дочка Катенька. Глаза безумные, на левой ручке пальчики растопырены точно тем же жестом, что у мамы: ничего удивительного, Катенька-то — левша, стало быть, пирожок с капустой в левой ручке держала, когда откусывала...

Из-под земли внезапно забил фонтанчик чистой воды — и все трое бросились отмывать, оттирать следы преступления с рук...

А потом вдруг втроем запели нестройным хором — почему-то на мотив «Болеро» Равеля:

— Ты... никогда... никогда не ешь капусту, она... суть священна для тебя...

Медленно и величаво свернутый в цилиндр огромный мир вращался вокруг далекого рыжего солнца, и в солнечных лучах тонул горизонт...

А семья Летаевых — Игорь, Марина и Катя — сидела на каком-то замшелом корне и туго осознавала — это не сон...

Но — что же это тогда? И — какого...

Вдали что-то прошумело. Летаевы вздрогнули: это было похоже на звук самолета.

— Гарик... Мы пойдем к цивилизации? — спросила Марина испуганно и посмотрела на мужа с надеждой и верой.

От этого взгляда Игорю стало окончательно не по себе: Марина была по жизни крутой начальник, а он — бюджетник и ученый тюфяк.

Но делать нечего: Игорь расправил плечи... Надул щеки... икнул... кивнул... Мужчина, женщина и девочка огляделись.

Мда... С цивилизацией было туго.

Редкие скрипучие лопухастые пальмы, заросли чего-то, похожего на камыш, бледно-зеленый пружинящий мох под ногами, кактусы без колючек, где-то вдали — что-то вроде сосновой рощицы... И ни тропинок, ни следов костра, ни бытового мусора — ни-че-го...

И еще чего-то им не хватало...

— Слышите? — спросила Марина тихо.

— Очень слышу, что ничего не слышно... — так же тихо ответила умная Катенька.

И Игорь понял, чего ему не хватало: не слышно было вокруг ни пения птиц, ни звучания насекомых, а день-то был явно летним, умеренно теплым, и какая-то живность должна была бы чирикать и стрекотать. Ан нет...

Они помолчали.

— Надо идти, — неуверенно сказал Игорь.

— Куда? — спросила осторожно Марина.

— На звук самолета, конечно, — ответил муж. — Звук пролетающего самолета можно услышать только если рядом аэродром.

— И откуда же донесся этот звук? — переспросила Марина уже с иронией.

— Ну, по-моему... — Игорь замер, задумавшись. — По-моему, откуда-то вон оттуда, — он ткнул пальцем в сторону «сосняка».

— А по-моему как раз оттуда! — Марина очень уверенно указала в противоположном направлении — туда, где что-то смутно голубело. — Кстати, там, может, озеро? Или река?

— Ну... — промямлил Игорь, слегка расслабившийся оттого, что в голосе супружницы возник привычный металл, — придется проверять обе версии...

— Почему это обе? — спросила Катюша. — Я ясно слышала: ЭТО гудело ТАМ, — она указала на заросли «камыша».

— Значит, версий три. Сначала пойдем туда, куда показала мама, — скомандовал Игорь. — Там что-то синеет, и кажется, оттуда тянет свежестью. Выйдем ли сегодня к аэродрому — неизвестно, а вода нужна.

И все трое побрели по мягкому пружинящему мху в сторону голубевшего, отягощенные страшным чувством вины: ОНИ ЕЛИ КАПУСТУ.

2

Мила и Костик очнулись от поцелуя с сознанием непоправимого — и с ложками в руках. Ложки они сразу брезгливо отбросили, потому что ложками только что ко рту подносили — и, страшно сказать, во рты свои — точнее, в пасти свои ненасытные! — заливали — мерзость... О. как они могли до такого дойти?

Сердца их стучали глухо.

Они — черноглазый смуглый Константин и очень красивая златоглазка-златовласка Людмила — посмотрели друг на друга, два преступника, два негодяя, только что убившие невинную жертву, и неуверенно пропели — вот дикость — на мотив болеро Равеля:

Щи — то не каша,

о, эта гадость — пища не наша,

не наша, нет-нет-нет...

Ты лучше скушай кашу на обед,

на обе-ед...

— Чо за маразм? — удивленно спросила Мила, оглядываясь вокруг. — И где, блин, эта... коробочка с моим кольцом, а, Кость? Ну, типа, с твоим подарком?

— Ты ее положила на столик...

— А столик — где?!

Столика не было. Не было и ресторана. Раздался легкий шум где-то наверху — и Костика по голове ударила шишка.

Пахла она вкусно, а есть хотелось: они в том злополучном ресторане только по ложке щей и успели съесть... Мерзость какая! Фу!

А где же мясо в горшочке? И где лаваш? Где овощи на гриле? Ау-у-у, еда-а-а-а! Где официант? Ан нет его...

Костя поковырялся в шишке — и извлек орешек.

— Похоже, кедровые... — сказал он задумчиво. — На! Нет, погоди. Сначала попробую сам...

Костя осторожно лизнул орешек, потом положил на язык... Кивнул: годится! — и принялся выковыривать из шишки съедобное для любимой, одновременно бережно перекатывая во рту маслянистый, с детства привычный вкус...

Любимая жадно съела все добытые из шишки орехи.

Еще две шишки подобрали с земли, покрытой странным бледно-салатовым мхом. Выудили все что могли из шишек. Три орешка Костя урвал себе. Страшно хотелось пить... Вышли из кедровой рощицы, огляделись, сильно удивляясь.

Солнце — карлик висело над головой, мир казался словно свернутым в трубочку, горизонт на две стороны был задран вверх — по самое некуда, точнее, горизонта с двух сторон просто не было: смутные очертания далекой суши тонули высоко в солнечных лучах...

— Наверное, нам в те щи наркотик подсыпали, и мы теперь глючим, — сказала Мила задумчиво. — Интересно, что ты видишь, Котя? Будет обидно, если не то, что я: здесь все так прикольно, уписаться, нафиг, можно!

— Ты хочешь сказать, что пробовала наркотики? — спросил напрягаясь Костя. — И, кстати, что ты изъясняешься, как...

— А мне не до речевых изысков — я в шоке, блин! Что ты со мной сделал? Повел в ресторан, а потом? Я и так тебе уже месяц даю — зачем ты мне подсыпал эту мерзость? А, умник?

Костя сощурился... Ох, как не по-доброму он сощурился... Но Мила не заметила: она смотрела куда-то влево и вверх.

— Смотри, — сказала она, — мне глючится железнодорожный мост!

3

Когарик Бредо сидел на склоне холма в позе капусты, опустившей листочки к земле (на планете предков это именовалось позою лотоса).

Он созерцал капусту на фоне светила, медленно удаляющегося ввысь...

В мире Когарика не было дня и ночи: солнце вечно насмехалось в зените.

Сердце Когарика стучало ровно, почти безмятежно — насколько может быть безмятежно сердце, отягощенное древним, двухтысячелетним ВВП — Великой Виною Предков, познавших Капусту.

Когарик считал кочаны, покоящиеся на грядках и мысленно пропевал ПЕРВУЮ ЗАПОВЕДЬ на мотив с загадочным названием: балираравеля.

— Ты никогда, никогда не ешь капусту, она

Суть священна для тебя...

Потом пропел ТАИНСТВЕННУЮ МАНТРУ:

Щитаникааша,

аэтагадость — пищанинаша,

нинаша, нет-нет-нет...

Ты лучше скушай кашу на обет,

На обе-ет...

Закончив медитацию, Когарик встал, поправил тогу и пошел к реке — молить речные воды о поливе капусты.

Молитва была сильна, шла от чистого, ровно бьющегося сердца — и воды молитве вняли: поднялась волна вертикально вверх, превратилась в облачко — и поплыло облачко по небу, размеренно роняя частые капли на капустные грядки...

Концентрация на поливе требует огромной мысленной силы: через два часа Когарик устал.

Он вернулся домой к Домашнему Кочану, который первая жена, Полина, поливала сама, и попросил поесть. Он заказал Домашнему Кочану омлет и Божоле. Через пять минут заказ выплыл из-за дерева на скромном пластмассовом подносе коричневого цвета. Когда Когарик поел, посуда и поднос растаяли в воздузе. Затем Когарик привычным жестом засунул руку под огромный лопух и вынул оттуда новенький ноутбук. Вставил Древнюю Флэшку. Открыл свой любимый файл — и погрузился в безмятежное чтение знакомой с детства Книги Отцов-основателей Новой Цивилизации. Открыл для начала дневник Константина Соломина: это было чтение, полезное для стимуляции мужской силы, ибо близилось время занятий с женами.

За спиной послышался смешок: жены вышли из дома, с поклоном заказалидомашнему кочану мыло и шампуни, поплыли к реке. Снова смешок-колокольчик: «звучала» младшая: знала, что сегодня не её очередь, но пыталась — а вдруг? — обратить на себя внимание. Шла голая к реке. Когарик ей улыбнулся, но тут же нежно посмотрел на Полину, одетую в скромный наряд: свободное платье из легкой какой-то ткани. К Полине Когарик был очень сильно привязан, сто пятьдесят вместе прожитых лет, от эпохи метаний до эпохи гармонии, не зачеркнешь, не затмишь красотою юного гибкого тела, но Полина рожать уже не могла, а младшая, Лейла, была в этом смысле весьма и весьма перспективна. Всего восемьдесят лет отроду — девчонка, буйные эротические игры ей хорошо давались, а в остальном — мозги набекрень: пошлешь капусту полить — наводнение устроит, один раз хижину смыло, другой — ноутбук попортила. Что за жена? Но выбора у него не было — на этой планете эпизоды выбора жены случаются катастрофически редко... Когарику исключительно повезло: у него сто пятьдесят лет, с семидесяти и до нынешних двухсот двадцати, была Полина, а тут еще и Лейлу отдали: много девочек набралось у соседей, лишних...

Когарик улыбнулся самодовольно и погрузился в чтение.

4

Из дневника Константина Соломина

... Мечтал о возможности записывать свои мысли, пошел в тоске по вагонам — и в одном из них нашел целый офис с работающим компьютером и кучу флэшек в коробке из-под печенья.

Безумный мир! Дают все, что попросишь, кроме того, что поможет воздействовать на мир своими руками: инструментов не дают, только набор маникюрный. Вся посуда после того, как поешь. Просто тает в воздухе. Сначала казалось — чудо, теперь надоело. Не дают и книг. Никаких. Компьютеры — в неограниченном количестве, но только вордовские файлы и флэшки. Понятно — никакого интернета.

Милка — красивая сука и истеричка. Убил бы — только одному еще хуже.

Когда мы здесь оказались, то не сразу поняли, что наказаны. Понимание приходит постепенно.

Человек — урод, возомнивший себя венцом мироздания.

На самом деле — тупиковая ветвь.

Муравьи — стоит выпасть из своего муравейника, оказываемся беспомощными козявками.

Но нас в этой пробирке кто-то подкармливает. В реальном мире мы бы давно погибли, здесь за нами кто-то наблюдает.

Нас не умерщвляют — но унижают. Просто, думаю, чтобы мы поняли, кто мы есть. Еще не понимаю, зачем ИМ это нужно.

Когда мы с Милкой в первый наш день здесь дошли до железнодорожного моста — страшно обрадовались. Взобрались вверх по лестнице. Огромный пустой перрон... Потом звук: это поезд подошел. Милка от восторга визжала, мы с ней обнимались как безумные, думали — в поезде люди!!!

Поезд остановился, дверь открылась — прямо перед нами, мы вскочили в вагон — и мы полетели: железная дорога метрах в десяти над землей, скорость, на вскидку, около скорости звука.

Пробежали по вагонам — вагонов всего четыре, и в них ни души. В одном оборудована целая квартира — спальня, ванная, туалет, столовая.

Милка села за стол и заныла:

 «Я есть хочу!»

И вдруг — хлоп: на столе мясо в горшочке, лаваш и овощи на гриле!

Наелись — почувствовали себя счастливыми как дети, завалились в койку.

Когда у Милки твердеют соски, я прощаю ей все. А ее ноги — это две колонны храма, войти в нее — все равно что прикоснуться к истине...»

Когарик сглотнул и, прервав чтение, поискал глазами жен: они шли от реки, и младшая была крепка и длиннонога, и ноги ее — как колонны храма...

Но сегодня — очередь Полины. А старая любовь не ржавеет. М-да...

Когарик попытался снова сосредоточиться на дневнике прародителя Константина.

«... в вагон ввалились трое: женщина, мужчина и девочка. ЛЮДИ! Радости, расспросам не было конца... Все плакали. Мы уже не удивились, обнаружив в поезде пятый вагон с двумя спальнями: одна супружеская, другая детская.

С попутчиками нам, считаю, исключительно повезло. Игорь Валентинович — ученый, физик. Не бросил свою работу — признался мне, что главным образом благодаря способности жены заколачивать деньги. Она организовала производство какой-то фигни — каких-то продвинутых переговорных устройств, он поначалу заведовал технической частью, а потом отпросился у своей Марины Игнатьевны, подался в науку.

Но жена им явно командует: называет презрительно «Гарик», что звучит как кличка. Она по специальности экономист, видимо, не может оценить по достоинству уровень своего мужа, а я хоть и выродился в менеджера — за бабками погнался и за красивыми бабами, которых надо перед случкой выгуливать, и стоит выгул недешево, — но МИФИ-таки закончил в свое время.

Так что мы с Игорем Валентиновичем целыми днями сидим в «офисе», который нам оборудовали неведомые хозяева, и «просчитываем» мир, в который попали.

Картинка получается вот какая. Мы не на планете, а на невероятном космическом теле, полом внутри: будто лист бумаги свернули в трубочку, а внутрь засунули солнце. Класс звезды — очевидно, Г2, чуть желтее и тусклее нашего, родного, Землю согревающего Солнца, расстояние от внутренней поверхности «трубы» до солнца здешнего — двести миллионов километров примерно. А дальше рассчитать не трудно. 1200 миллионов километров в диаметре — и 1200 миллионов километров протяженность, судя по скорости вращения. Если поезд движется от края до края трубы — пройдет это расстояние за сто двадцать лет... Впечатляют цифры... И ходят ли поезда в обратную сторону? И что там, на краю, хотелось бы знать?

Марине Игнатьевне и Кате все интересно, они нас постоянно расспрашивают, что мы там «насчитали», даже свои версии выдвигают. А Милке пофиг. Она сначала металась вокруг наших новых друзей, как голодная кошка вокруг хозяина, вернувшегося с работы, а теперь вдруг притихла и все больше у окна сидит, рассмотреть хоть что-нибудь пытается...

А вчера вдруг тихо, но очень внятно — так, что все услышали — сказала:

— Давайте, люди, выйдем отсюда, а?

5

К Когарику подошла Полина и тихо сказала:

— ОНА утверждает, что сегодня залетный день. Это шанс. Иди.

Когарик поднял глаза на первую жену — за двести перевалило, уже морщинки появились вокруг глаз — он с минуту смотрел на стареющую подругу свою с благодарностью, потом встал, поцеловал в макушку, краем глаза отметив седой волосок — и переключился: поскакал чуть не вприпрыжку к молоденькой. Что же — зов природы и завет Отцов! Главное — оставить побольше потомства.

Полина повернулась спиной к бегущему мужу — чтобы не видеть, как тот обнимет ЕЁ, и как они удалятся под сень шалаша. Заглянула в мужнин ноутбук, поморщилась: не любила она тот эпизод «первого просчитывания мира», эти цифры с множеством нулей вгоняли ее в тоску, ибо пахло от них безнадежностью: никогда не увидит она своих пятерых детей, которые уехали, чтобы посмотреть, что ТАМ, на краю мира. Потому что поезда ходят, кажется, только в одну сторону. По крайней мере, про другое пока никто не рассказывал.

В последний год она все чаще чувствовала себя старой и одинокой. После появления Лейлы, конечно. Лейла была из местных — всего-то в двадцати километрах к северу жила ее многочисленная родня, наплодившая немеряно девок. Ну ладно. Первородный грех уничтожения священной капусты столь велик, что чувство одиночества и безнадежности стыдно даже считать серьезною платой... Потом, это мир безопасен — и всем просящим дается. Надо только работать, терпеть и рожать. Не она первая — не она и последняя... Полина «пролистала» Флэшку Древних — и остановилась на дневнике прародительницы Марины: решила почитать себе в утешение.

Дневник Марины

«... Молилась о том, чтобы не родить от него. Гарик первый раз в жизни на меня кричал: «Дура! Выродимся во втором поколении! Мы должны заселить этот мир! От кого Катька будет рожать здоровых детей?»

Я молилась, чтобы не родить от него. Я чувствовала, как молитва пытается вырваться вверх, ударяется о другую сторону этого мира — и возвращается ко мне. Я чувствовала себя Богом, который слышит молитву несчастной женщины, не желающей отвечать за собственный грех.

Как это началось? Не могу понять. Гарик — такой привычный, но не родной. Он как мягкая подушка, набитая птичьим пером. В случае опасности сразу потонет, камнем пойдет ко дну. А этот мальчик, Костя, на десять лет младше меня и на четырнадцать Гарика, но он — взрослый и настоящий. Мужчина может быть камнем, если нужна твердыня. Может быть спасательным кругом. Идеал. А подружка у него — дрянь. Собственно, любовь моя началась с жалости. На Земле он бы эту тварь быстро раскусил и удалил от себя, а здесь — выбора нет!

Игорь с Костей просчитали перспективы и вынесли вердикт: если кроме нас при таких расстояниях кто-то где-то в этом мире и есть, мы рискуем просто не пересечься. Единственный выход — рожать как можно больше жизнеспособных детей.

Катюша верит, что вернемся на Землю — но все взрослые чувствуют одно: НЕ вернемся. Слишком виноваты.

После первого греха, который нам поколениями отмаливать, грех второй — неразумное размножение.

Поэтому любовь — дело хозяйское, а спать извольте только со своим мужем.

Наши с Игорем дети — одна веточка, Кости с Милой — вторая. А там. глядишь, с другими грешниками встретятся. В любом случае, браки двоюродных — это уже не так плохо, как браки родных.

А я — вот...

... Родился здоровый мальчик. Милка заявила, что ублюдков надо убивать. Костя её ударил, несильно — разбил ей губу. Потому что она беременна, все надеются — будущим мужем Кати.

Как жить в ненависти? Гарик ходит за мной и ноет о нашей общей ответственности перед будущим человечеством.

Но я уже знаю, что делать. Потому что поезда ходят раз в неделю, точно по расписанию. Все, о чем просишь — дается. Этот мир нас с сыном обеспечит. Главное — вычислить время».

Дальше было не так интересно читать: дальше у Марины сложится все прекрасно, а Полине в ее двести четыре прекрасное уже, увы, не светило, поэтому о том, как везло другим, ей читать не хотелось. Она переключилась на дневник Гарика: естественно для дамы преклонных лет, пора о душе подумать!

6

Дневник Гарика

«... После попытки Марины сбежать стало совсем напряженно. А после того, как Мила попыталась задушить маленького Сережу, все резко изменилось: этот мир перестал выполнять наши просьбы. Питаемся кедровыми орехами, пьем воду из реки. У вечно голодной Милы нет молока, маленький Олежек стремительно теряет вес. Мир словно говорит: «Сделайте что-нибудь для меня». Что???

... Что-то стало происходить со мхом, который почти везде ровным ковром покрывает землю. Как будто земля беременна. Чем? Надо помочь. Мне думается — надо полить. Пытался смастерить ковш — не получилось. Стал думать о ковше — получил. Стал носить воду из реки — и понял свою глупость: земля беременна на многие километры зародышами чего-то. Везде, где мох светлее — какие-то завязи. Похоже на нашу капусту. Капуста сакральна в этом мире. Стал думать о дожде — случился ливень. Все вместе взмолились о крыше над головой — ветер принес ветви сосен, огромные, как в сказке. Построили шалаши.

... Сформировался первый кочанчик. Не могли на него надышаться. Поливаем, удобряем кедровыми орешками.

... И наши мысли снова стали работать — на них отзываются! Сегодня заказали роскошный стол по поводу появления второго полноценного капустного кочана!

... Учим детей относиться к капусте с подобающим благоговением...»

7

Как только Лейла вылезла из шалаша, на ее место тут же скользнула из запасного шалашика толстая старая Полинка — пошла обниматься со своим дураком...

Лейле было кисло. Потом она подумала о своем грехе — и ей стало страшно. Но при этом словно какие-то величественные ноты мрачно зазвучали в голове...

Она — великая грешница, всю жизнь любила своего родного младшего братика, но его, шестидесятилетнего красавца, женили на какой-то столетней тётке.

А Лейла вынуждена выжимать остатки сока старого пенька... Кстати, что такое пенёк? Какая-то дурацкая идиома, наверное, еще с Земли.

Лейле хотелось бунта. Но бунт наказуем. Её и брата её любимого с их бешеным характером с детства заставляли читать-перечитывать историю Отверженного Отшельника. В назидание.

Надо бы историю Отшельника снова перечитать — может быть мозги на место встанут, на несколько дней получится смириться со своей участью.

Лейла села в позу капусты с опущенными нижними листочками и открыла мужнин компьютер, который Полина даже не выключила — так к старому пеньку своему стремилась... Перелистала Флэшку... Нашла!

«Послание Отверженного Отшельника

Сидя в медитации три года, я уподобился кочану капусты. Глотал воду, что проливалась для полива ее. Спал, свернувшись шариком. Грыз кедровые орешки, которыми любезно делились со мной соседние кочаны.

И однажды на меня снизошло озарение: я их услышал и почувствовал. Я подключился к коллективному разуму наших повелителей и познал их бесконечную силу. Они мудры и добры, но мир наш — ошибка, игра младенца, и я, познавший силу мысли, убираюсь из этого детского сада на планету предков, и сообщаю вам — вы можете сделать то же, если добьетесь силы и ясности мыслей, как добился этого блага я. А вот и запись моего прозрения: узнайте, медитируйте, развивайтесь! А я прощаюсь, оставляя вам на память мою тень...»

Лейла горько усмехнулась: три человека своими глазами видели, как Отшельник, дико хохоча, растаял в воздухе. И никакой тени от него не осталось. А был он молод — всего-то лет девяносто. Значит, его убрала из этого мира Капуста — как же иначе? Бунт не имеет смысла... Только труд, и долг, и послушание... Полив капусты да следование советам настрадавшихся прародителей...

А бред отшельника остался на Флэшке. Лейла много раз читала этот бред, и всякий раз удивляясь наглости Отшельника и благородной мудрости Священной Капусты, разрешающей слугам своим читать и перечитывать эту ересь... Капуста такая... демократичная... или демографичная? Вечно Лейла путала слова... Бестолковая — зато красивая! И... энергономичная или энергичная? Кажется, второе...

Лейла немного подумала над сложными словами, которые еще употребляли иногда некоторые старики — и продолжила чтение.

Бред Отверженного Отшельника, выдаваемый им самим за прозрение и откровение

«Та-а-а, та-та та та-та-та-та-та-та-т-т-т-та-та. У та-та-та-та-та...

Долго-о-о-о-о, до бесконечно-о-ости...

Да, интересно, как такие суетливые существа порождали такие нудно-бесконечные мелодии?

Хлоп: мысленный ментальный подзатыльник от папаши: мол, не о том ты думаешь,сынок...

Задание было — представить, как относительно мыслящие создания примитивной технической цивилизации могут воспринять — исходя из собственного опыта — представителей высшей инопланетной расы, жителей планеты Кап-уст?

Классическое задание для малолеток.

Кап-устёнок влёт всё понял!

Если бы жители примитивной планеты Ёоз увидели нас, они бы решили, что мы — непомерно разросшаяся капуста!

Хлоп — коза ёозская на бок упала. Сдохла! А не ешь, коза, дальних наших родственников, капусту ёозскую, мелкую до смешного, живущую всего один сезон — но такую на нас, гигантов мысли, похожую...

Хлоп — еще один ментальный подзатыльник от папаши: не влезай в чужой мир! Не имеешь права! Уничтожение не тобою созданных форм ведет к деградации! Вандализм! Просветленный Кочан способен только на мирное созидание — и уважает каждое создание сородичей! Каким бы идиотским оно не казалось.

Ладно, на неразумную капусту полюбовались — попробуем найти что-нибудь просветленное в этом ущербном, мелкомёозском мире...

Ага — вот йогин в позе лотоса сидит — медитирует... До чего же слабенько! Ему даже в голову не приходит, что кто-то может творить ИНЫЕ миры, а не разбираться с хаосом собственных неуравновешенных, крайне ограниченных мыслей и чувств!

Иные миры... Что эта за музыка в ёозском эфире опять звучит? А, это у них концерт классической музыки называется...

Объявляют: «Болеро» Равеля»... Ага...

Та-а-а, та-та та та-та-та-та-та-та-т-т-т-та-та. У та-та-та-та-та...

Долго-о-о-о-о, до бесконечно-о-ости...

Хм... что-то в этом есть... А что, если... Хи-хи... Ха-ха... Прикол... О... Есть! Здорово! А ну-ка...

Хлоп — эх, на самом интересном месте! — опять — ментальный подзатыльник от папаши!

Приказ о выходе из медитации. Перерыв! Ур-ра! Можно под солнышком всеми фибрами листьев понежиться, листья распустив, направить энергию каждой прожилки на восприятие внешнего мира, родного, передавая информацию в мозг-кочерыжку...

Рядом, на Гряде — папаша. Огромный такой кочан в серебряной дымке высших эманаций. Предрассветная дымка! Точнее, предпросветная. Просветления достигшие кочаны — они...

— Сын мой! — транслирует Папаша, и каждый листик дрожит на его кочане, и каждая жилка наливается темно-синим. Что это? Гнев??? Но предпросветленный не может переживать столь низкие разрушительные эмоции!

— Сын мой! — жилки папашиных листьев становятся из чернильно-синих чернильно-черными.

— Что ты натворил????

— А что такого...

Хрусть!

Это папаша выпускает лезвие гнева — и у сыночка отваливается листик!!!! Это... Это... Это... Это немыслимо!!!

— А-А-А-А! — плачет сынок.

Мягкое защитное мамино облако окутывает его — алые стрелы материнского гнева летят в отца...

Серебристая аура предпросветленного кап-устинца меркнет.

Папаша-кочан с дырявыми внешними листьями вялым тёмно-зелёным мерцает на грядке. Пропали миллионы лет работы над собой, ведущие к просветлению! Ему придется все начинать сначала...

— А что я такого сдела-а-а-ал? — обиженно рыдает кочанчик-сынок.

— Не бойся, малыш, — утешает его мамуля. — Ведь все поправимо. Всё!

Она молода и прекрасна, его мамуля. Её золотисто-розовые листочки, аппетитно-хрусткие, излучают любовь. Ей только три тысячи лет, но любовь ведет ее к просветлению семимильными шагами...

— Руководи ты теперь нашим отпрыском, — печально вздыхает Папан. — А я ухожу в себя...

Мамуля вздыхает: муж превратился в кочана-отшельника, все заботы о воспитании малыша свалил на хрупко-хрусткие женские листики...

— Ну пошли, посмотрим, что ты натворил! — вздыхает она, направляя луч своего сознания на сыночка, и тот, хрустко всхлипывая, ведет свою мамулю за собой...»

На этом месте бред Отшельника обрывался, а дальше читать было лень, и Лейла снова затосковала... Кап-устенок — если верить бреду — мог по своей воле творить миры, а они тут один из миров обживают, ползают, такие несчастные, мелкие, и просят, просят у своих владык то вкусненького, то красивенького кусочек... Крохоборы жалкие — вот они кто!

Маленькое солнце болталось вдали, Когарик с Полинкой храпели, старые, в шалаше, а душа Лейлы, прекрасная и юная, не обремененная лишним знанием, рвалась на простор — но простора не было и быть не могло в этом свернутом в трубочку мире... Здесь вместо простора были только пространства, долгие, бесконечные. Покрытые ковром капустных полей... Та-та-та-та... Ме-едленно, ме-едленно, ме-едленно... Свернутый в трубочку капустный лист — вот что такое этот дурацкий мир, в котором нет ни выбора, ни выхода, ни...

Стоп! Лейла вдруг явственно представила себе трубочку... У трубочки есть дырочки, целых две! И мы не видим выхода только потому, что живем НЕ на краю этого мира, НО ближе к его СЕРЕДИНЕ. Расстояния громадные, поезда идут только в одну сторону, и тот, кто уехал, не возвращается. Но мысли — разве они не быстрее поезда? Прародительница Марина мысль свою, мольбу свою бросала вверх, мысль отражалась и возвращалась в ней, но ведь есть у трубочки отверстия, справа и слева, значит... Лейла закрыла глаза — и душа ее, скользнув из тела, метнулась влево, помчалась над землей, обгоняя поезд — и дырочка, темная дырочка, размером сначала с булавочную головку, потом и с блюдце — росла и приближалась с бешеной скоростью, увеличивалась с каждым ударом сердца, пока не превратилась в огромное круглое иссиня-черное озеро с мелкими золотыми рыбками звёзд...

— Эй, Отшельник! Ты где?