Моргана РУДНЕВА (г. Москва) МЕТЕЛЬ

Неистовая яростная метель заставила Джона искать пристанище в первом же попавшемся на пути особняке. Дом стоял на отшибе и мог бы производить впечатление заброшенного и давно не жилого, если бы не ярко освещенное окно на первом этаже. Даже сквозь нескончаемый снегопад Джон разглядел множество горящих свечей, прекрасно одетых людей, пьющих вино или танцующих друг с другом, и сверкающие горки бокалов для шампанского. Один взгляд в это окно был способен наполнить душу теплом! Джону захотелось разделить веселье с этими людьми, а усиливающийся снегопад просто не оставлял ему выбора.

Джон закутался в свое куцее пальто, слишком короткое и холодное для этого времени года и толкнул невысокую калитку. К его удивлению, от калитки до парадной двери не было не только расчищенной дорожки, но даже и цепочки следов. Впрочем, наверняка снегопад уже все уничтожил. Ветер не на шутку разбушевался, казалось, еще немного, и Джон окажется в центре настоящего урагана. Мысль об этом тревожила и заставила двигаться.

Проваливаясь по колено в высокие сугробы, Джон медленно продвигался к двери. Волосы облепили лицо и превратились в холодные мокрые сосульки, и он давно не чувствовал пальцев рук. В пояснице что-то неприятно ныло. Такая непогода имела все шансы уложить Джона в постель на несколько недель... Но сначала следовало до оной постели добраться.

Сопротивляясь из последних сил, Джон почти вполз на каменное крыльцо и потянулся к медному кольцу, которое удерживал в пасти оскалившийся лев. Джон посмотрел на льва и на миг медные глаза вспыхнули огнем. Джон закричал. Крик потонул в реве снегопада, однако звук, с которым медное кольцо опустилось на дверь из мореного дуба, внутри дома расслышали.

Раздались торопливые шаги и дверь распахнулась настежь.

— Какой ужас! — воскликнул голос, который Джон счел бы приятным, не находись он в том состоянии, когда ничего не мог уже считать. — Вы совсем замерзли. Идти пешком в такую бурю!.. Скорее, проходите. Господа, пододвиньте кресло к камину. Кто-нибудь, пошлите согреть вина!

Джон не чувствовал в себе ни малейшей способности к сопротивлению. Двигаясь точно сомнамбула, позволил завести себя в дом, снять с плеч тяжелое, насквозь промокшее пальто и усадить поближе к огню. Жар и треск дров в камине успокаивал. Кто-то сунул ему в руки бокал с горячим вином, от которого одуряюще пахло пряностями, и он сразу сделал большой глоток. Вино обжигало горло, но Джон не обратил внимания: вся его суть устремилась к теплу. Оно разливалось по телу приятной истомой, и он постепенно начинал чувствовать себя хоть сколько-нибудь живым.

Вместе с теплом возвращалось осознание реальности. Осмотревшись по сторонам, Джон обнаружил празднично одетых людей, столпившихся вокруг него. Один из них, облаченный только в рубашку с жилетом, без фрака или сюртука, сидел на одном колене на коврике возле кресла и обеспокоенно смотрел Джону в лицо.

— Кажется, теперь все будет в порядке, — произнес он, и Джон узнал обладателя приятного голоса. — Вы даже не заболеете. Мэри-Лу варит замечательные праздничные пунши, ее травы способны забрать любую хворь и принести утешение. Никому не говорит рецепта, конечно.

— Спасибо, — прохрипел Джон и отставил опустевший бокал на столик возле камина. — Вы мне жизнь спасли.

— Похоже на то, — улыбнулся человек. — Прошу вас, располагайтесь.

— Меня зовут Джон Грей, — спохватился Джон. — И я шел в город.

Перед лицом снегопада приличия отошли на второй план, и он стремился как умел наверстать упущенное.

— Боюсь, до города вы бы не дошли и в ясную погоду... — лицо человека в жилете приобрело задумчивое выражение. — Ох, и я хорош: не представился. Я Найджел Уайлд, и это мой дом. Вы попали на мою рождественскую вечеринку. И, должен сказать, вам чертовски повезло. Такая буря...

Найджел поднялся с колен и повернулся к гостям.

— Это Джон Грей, он пришел со снегом, и он будет веселиться сегодня с нами! — громко объявил он, и гости нестройно зааплодировали. — Кто-нибудь, поставьте музыку!

На новый патефон легла пластинка с незнакомой Джону музыкой. Гости закружились в танце, и он позволил себе наблюдать за ними из кресла. Из ниоткуда вынырнул Найджел с подносом.

— Я подумал, что вы, должно быть, голодны и не откажетесь от закусок?

Джон вздохнул, выдохнул и понял, что на самом деле просто изнывает от голода. Это чувство сопровождало его повсюду, и он научился вполне осознанно игнорировать подобные позывы, но сейчас это казалось выше его сил. Он кивнул и с благодарностью взял с подноса, предложенного Найджелом, небольшой бутерброд.

— Это все вам, — Найджел пристроил поднос на маленький столик. — Пожалуйста, отдыхайте и приходите в себя. Попасть в такую бурю!

— Найджел! — позвал кто-то из другого конца огромной комнаты, и Найджел, виновато улыбнувшись, стремительно направился на зов. Джон проводил его взглядом. Найджел, растрепанный и какой-то излишне домашний для подобного рода приема, казался ему несколько... странным.

С другой стороны, если он здесь хозяин, то может позволять себе все что угодно. Например, пригревать усталых путников и поить их чудесным вином от Мэри-Лу.

— Помните, розмарин для памяти, а маргаритки помогают при несчастной любви, — прошептала ему на ухо красавица в бледно-голубом платье. Джону показалось, что запах тины и гнили смешивался с тонким ароматом духов, но, прежде чем он повернул голову, чтобы рассмотреть девушку получше, она уже исчезла в толпе. Он только успел заметить, что волосы у нее были длинные, золотые и неприлично распущенные.

— Не слушайте ее, — сказал, глядя Джону в глаза, возвышенного вида молодой человек в бордовом фраке. Он сидел у патефона и отстукивал ритм носком ботинка. — Лия всегда подозревает Мэри-Лу в самых низменных целях, но тут она неправа. Цели у Мэри-Лу самые что ни на есть высокие.

— А здесь правда розмарин и маргаритки? — спросил Джон, взмахнув для наглядности бокалом.

— Не только. Еще имбирь, мускатный орех и такая травка, многие называют ее ласково — орлик. В некотором роде яд.

— Яд?! — Джон поперхнулся и отставил в сторону кубок.

Молодой человек у патефона рассмеялся.

— Яд, именно яд. В том самом толковании, в котором разбитое сердце считают отравленным. Там, откуда я родом, неверность и любовное предательство считается худшим из ядов.

— И вы, надо понимать, отравлены?

— О, еще как. Я пытался добиться сердца самой холодной и недоступной красавицы, которая отвергала всех женихов. Меня тоже отвергла. С тех пор утешением мне является только музыка.

— А вы не пробовали... Ну, еще раз?

— На какие только уловки я не шел! — молодой человек вздохнул с некоторым трагизмом и улыбнулся. — Ничто не может растопить ее сердце.

— А я тебе говорил, друг мой Орсино: никаких уловок! Любовь — это не тактическое упражнение, она не терпит многослойных декораций. Будь прям и честен, в этом и рецепт, — весело сказал Найджел.

Он появился из одной из незаметных дверей в темной части комнаты, сообразил Джон. В руках Найджел держал новый поднос.

— Пора обновить напитки. Перченый пунш Мэри-Лу! Пришло время. Быстро летит, да?

— Кто-нибудь сядет за рояль? — из толпы вышел субтильный носатый человек и взмахнул длинными руками. — Лия захотела петь, но никто не хочет ей подыграть.

— Мы слышали ее песни уже много раз! — крикнул кто-то из толпы.

— Не обижайте Лию! — вскочил со своего места у патефона Орсино и топнул ногой. — Я хочу послушать. Я в прошлом году все проспал.

— Вот именно! Лия, просим, просим! — закричал Найджел, крутанувшись на месте. Бокалы чудом устояли.

Джон увидел, как высокая женщина с покатыми плечами нехотя поднялась с кушетки и отправилась к роялю.

— Корделия, ты сегодня еще более прекрасна. Например, своей покладистостью! — Найджел поставил на рояль последний бокал и снова исчез в глубине зала.

Та, которую он назвал Корделией, открыла крышку инструмента и пробежалась пальцами по клавишам. Лия выбежала в центр зала и неловко одернула подол длинного платья.

— Готова? — строго спросила Корделия, и Лия быстро кивнула. — Тогда как обычно.

Джон прикрыл глаза: так ему всегда удавалось глубже проникнуть в музыку. Корделия играла что-то печальное и нежное, похожее больше на средневековые мелодии, чем на современную музыку. По крайней мере, Джон никогда раньше не слышал ничего подобного. У Лии оказался голос чистый, как речная вода. Она пела на языке, на котором никто давно не разговаривал, пела об утраченной любви и о том, как кровоточит ее сердце.

Джон открыл глаза и понял, что едва сдерживает слезы.

Рядом громко хлопал в ладоши Орсино; он занял соседнее кресло и расположился вольготно, закинув ногу за ногу.

— Офелия, о, нимфа! — крикнул он. — Ты, как всегда, прекрасна!

— Ты меня слишком часто хвалишь! — порозовев от удовольствия, притворно возмутилась Лия.

— Корделия, раз уж ты за роялем, сыграй нам еще? Может быть, и ты нам споешь? — Найджел уже был тут как тут, небрежно облокотился на рояль и смотрел на Корделию с нескрываемым обожанием.

Джон окончательно убедился, что уследить за передвижениями Найджела решительно невозможно: бодрый хозяин ухитрялся быть везде одновременно. И улыбался столь очаровательно, что строгая Корделия вновь не устояла под его натиском.

— Хорошо, что ты хочешь?

— Что-нибудь веселое. Чтобы склеить мое сердце, разбитое песней Лии. Это происходит каждый год, а я все забываю подстелить что-то для осколков.

— Ну хорошо, Найджел. Только ради тебя!

Корделия обворожительно улыбнулась, с какой-то задоринкой, заставившей сердце Джона екнуть и забиться вдвое сильней, а затем заиграла бодрый мотив. Голос ее был грудным и низким, в противоположность звонкому сопрано Лии, и оттого старинные слова звучали особенно магически.

— Нравится? — понимающе спросил Орсино, и Джон поспешил отвести глаза. — Не смущайтесь вы так, что вы!.. Корделия всем нравится. А вот поет она не каждый год. Думаю, Найджел специально ради вас расстарался.

— Найджел... Мистер Уайлд — гостеприимный хозяин, не так ли? — вежливо сказал Джон.

Вежливость требовала ответить Орсино, но продолжать обсуждение прекрасной Корделии он не был готов.

— Сама учтивость! Все делает ради гостей. И вечеринки у него самые лучшие!

— Как будто ты посещаешь другие вечеринки! — рассмеялась Лия.

Она возникла рядом с ними как светлый призрак и уселась прямо на коврике у камина. Джон увидел, как мелькнули маленькие босые ступни, а по плечам рассыпалась волна золотых волос.

Красивая девушка эта Офелия. Такая красота в нынешнее время очень востребована. Словно вышедшая прямо из книги про средневековых рыцарей и прекрасных дам... Она о чем-то щебетала с Орсино, и Джон понял, что теряет нить разговора. Откинувшись в кресле, он слушал ее журчащий голос, напоминающий свежий ручей, и наконец-то начинал по-настоящему ощущать покой и тепло.

— Специально для вас: особый грог от Мэри-Лу. Она сказала, вам надо, — вкрадчиво прошептал над ухом знакомый голос.

Джон скосил глаза: Найджел стоял у его кресла на одном колене, обеими руками удерживая поднос с единственным бокалом. Над ним поднимался густой дым, словно горячий грог налили в бокал секунду назад. Запах трав и специй, исходивший от вина, показался Джону умопомрачительным.

— Специально для меня?

— Для вас, — Найджел перехватил поднос и взял бокал, чтобы передать его Джону. Глаза его были серьезны и в чем-то печальны. — Вы... Извините, что так рано. Но Мэри-Лу сказала, что сочельник уже на исходе, ей виднее, у меня дома нет часов. А если вы задержитесь, вы... В общем, это не будет лучшим исходом. К тому же вы начали разговаривать с гостями. Признаться, я этого не предусмотрел.

— Ваши гости очень милы. Мне кажется даже, что я где-то их всех встречал.

— Конечно, встречали, — кивнул Найджел. — Выпейте, пожалуйста.

Джон принял бокал, но перед тем, как сделать глоток, оглядел еще раз комнату. Орсино, чей наряд показался теперь кровавым в бликах огня, гладил по волосам что-то лопочущую Лию. Девушка склонила средневековую головку ему на колени и прикрыла глаза, как доверчивый олененок. Статная Корделия продолжала играть на рояле, гости танцевали, и Джону показалось, что в одной стороне мелькнула длинная седая борода, а в другой — разноцветный костюм шута, мелькнули и растворились в воздухе как мимолетный фантом. Сердце сжало неясной горькой тоской.

— А как же... кульминация? — через силу спросил Джон, и Найджел кивнул на бокал.

Джон понимающе вздохнул и улыбнулся:

— Спасибо, Найджел. Вы очень гостеприимный хозяин.

— Я рад, что вам понравился вечер, — чинно ответил Найджел и поднялся на ноги.

Через секунду его уже не было — исчез и появился на другом конце комнаты. А потом и вовсе скрылся за неприметной дверцей.

Наверное, пошел к Мэри-Лу, отстраненно подумал Джон и, не раздумывая больше, сделал большой глоток ароматного грога.

Мир вздрогнул, замер и пошел трещинами. Со стороны камина пол начал тлеть, как старинная бумага, сквозь трещины потекла темно-синяя жидкость, на поверку оказавшаяся обычными чернилами.

Джон поднялся с кресла и посмотрел туда, где сидели Орсино и Офелия, но успел увидеть зеркальное отражение — и в зеркале отразились только он и Найджел. И Найджел успел поднять руку с кудрявых волос Джона за миг до того, как зеркало разлетелось вдребезги. Остановившееся в зеркалах время снова прошло. Они бились в крошево, в мелкие куски, и ветер кружил их вокруг Джона так, словно он вернулся в страшный снегопад.

Он поднес с губам кубок и допил грог. Мэри-Лу, каким бы чертом она не была, угадала в одном: это был тот вкус, который Джон искал всю жизнь.

И эти зеркала были лучшим, что когда-либо случалось с Джоном.

В зеркальном калейдоскопе он видел теперь только свое лицо, в пятнах чернил, в сером пепле от сгоревших в камине бревен, в отпечатках грязных пальцев, в морозных узорах и потеках грязной воды, с бурыми пятнами запекшейся крови и идеально-чистых, все эти обломки отражений объединяло только одно: они на глазах превращались в бесполезную серебристую пыль.

Наконец, ничего не осталось.

Джон огляделся: метель ушла, оставив за собой тишину и покой звездной рождественской ночи. Дома не было, исчез, как исчез забор, и палисадник, и густые сугробы. Окрестности выглядели теперь как обычная городская окраина: сваленные в кучу полусгнившие деревянные доски, железные банки, пара пустых мешков и старой одежды. По всему выходило, что местные жители приноровились использовать это место в качестве бесплатной свалки.

Присев на груду скрипучих досок, он засунул мерзнущие пальцы под мышки, посмотрел на небо и провел так некоторое время: болтая ногами, задевая пятками старую древесину, да напевая себе под нос какую-то песенку. Прислушавшись к себе, Джон с удивлением узнал песенку, которую пела Лия. Удивительно, что все это — и девушка, и теплый очаг — произошло совсем недавно, а теперь осталось только белое безмолвие, искрящееся под мягким светом звезд.

Позади раздались легкие шаги: снег скрипел под добротными толстыми подошвами, а походка была стремительная, танцующая — казалось, не успевал человек сделать один шаг, как сразу устремлялся к следующему. Шаги приблизились к Джону и остановились. Джону показалось, что он определенно знаком с их обладателем.

— Хорошая ночь, Найджел, — полувопросительно произнес он, и только потом повернул голову.

Найджел обошел неровную груду досок и осторожно присел на них, постаравшись оказаться поближе к Джону.

— Это правда, — кивнул он. — Очень хорошая ночь.

Джон украдкой оглядел Найджела с головы до ног: на нем по-прежнему не было ничего теплее жилета и шерстяных брюк, но, казалось, это не доставляло ни малейшей тревоги. Найджел поймал его взгляд, рассмеялся и подмигнул:

— Отличное питье приготовила для вас Мэри-Лу, не правда ли?

Джон промолчал.

— Но вы ведь больше не мерзнете, так?

И это было правдой. Джон не обращал внимания на то, что совсем не чувствует холода. А ведь казалось: сидит по колено в снегу, в куцей шубейке, в которой недавно едва не окоченел в метель... А сейчас хоть босиком гуляй: холод не коснется.

— Это из-за пунша, да?

— В том числе, — кивнул Найджел. — Вы были особенным гостем, Джон. Совершенно особенным.

— Я был особенным гостем... где? — переспросил Джон совершенно ровным голосом, и сам этому удивился. — Здесь ничего нет, кроме пустыря и свалки. А ведь я готов поклясться, что дом был, и калитка была, и вы с вашими гостями... Да вот я с вами сейчас разговариваю!

— И это тоже совершенно удивительно. Мне невероятно повезло с вами, Джон, — лицо Найджела приняло серьезное выражение. — Я не солгу, если скажу, что ждал такого гостя как вы долгие годы.

— Мне лестно это слышать, но... Вы ответите на вопрос?

— На ваш вопрос сложно ответить. Скажем так, дом, в котором вы гостили, правда существовал. Просто... Очень давно, и совсем не здесь.

Джон побледнел.

— Хотите сказать, это дом-призрак?...

— Если вы так боитесь призраков, назовите его... воспоминанием, например. Или материально воплощенным слепком, — Найджел рассмеялся. — Нет ничего необычного в подобных домах. На самом деле их намного больше, чем вы можете себе вообразить. Чужая память — самый цепкий клей. Открою вам тайну, друг мой: это единственный работающий секрет бессмертия. Остаться в чьей-то памяти, обжиться там, завести свой угол и навсегда стать частью реальности. Удивительный опыт, вам тоже стоит подобное испытать.

— Не думаю, что мое существование — не стал бы называть это жизнью — заслуживает бессмертия.

— Разве это вам решать?

— Помилосердствуйте, Найджел, кому же еще? Бессмертие хорошо для выдающихся умов. Для создателей великих полотен и хитроумных изобретений... Что до меня — я всего лишь один из многочисленных уличных попрошаек, и, если бы не вы, я пополнил бы ряды мальчиков-со-спичками этой ночью...

— И вы еще спрашиваете, заслуживаете ли вы бессмертия! Да если бы я не нашел свой дом в вашей памяти, смог бы я вас сегодня спасти? И смогли бы вы, в свою очередь, спасти меня?

— О чем вы?..

Найджел снова рассмеялся. Спрыгнул с досок, прошелся по снегу взад и вперед, словно разминая затекшие конечности.

— Вы меня забыли, так? Вы были тогда очень юны. Но детская память как клей: все держит. Ваш разум выкинул из головы ужасающую аварию, в которой погиб человек, давший вам целый шиллинг. Но глубинная ваша память уже зацепилась: и за шиллинг, и за то, что человек этот улыбнулся вам и погладил по голове, и за то, как нелепо махнул руками перед тем, как попасть под кеб. Вы расстроились не из-за вида крови или смерти: несмотря на юный возраст, вы и не такое успели повидать в своей короткой жизни. Но я был добр к вам. Я первый человек в вашей жизни, который проявил к вам доброту. Это так?

Джон молчал. Он сидел, скукожившись, на досках, обняв руками колени, и старательно смотрел мимо Найджела.

— Не бойтесь, — мягко сказал Найджел и снова сел на доски, выйдя из поля зрения. — Я не призрак в том смысле, в каком подобные создания часто предстают в готических рассказах. Я не буду вас пугать и не причиню вам вреда. Просто вы были в беде, и никто больше не пришел к вам на помощь.

— Я часто возвращался к вашему образу, Найджел, — глухо сказал Джон. — Не к тому, под опрокинувшимся кебом, конечно... К тому человеку, улыбка которого согрела меня больше, чем шиллинг. Каждый раз, когда я оставался один, без друзей, без покровителей, потерянный и не знающий, что делать дальше. А потом все как-то само образовывалось. Вы стали для меня кем-то вроде личного святого. Но призраки ко мне раньше не приходили.

— Просто в этот раз получилось так, что помощь потребовалась более... материальная, — улыбнулся Найджел. — Вот этот дом, например. Люди, праздник и пунш Мэри-Лу.

— Вы только что объяснили мне, откуда взялись вы. Но дом? Я никогда не был в таком доме.

— И я не был. И вместе с тем мы оба были не раз. Я знаю ваш секрет, Джон. Знаю, чем вы отличаетесь от множества других лондонских нищих.

— И чем же? — Джон чувствовал себя неуютно под смеющимся взглядом призрака.

— Ваша душа испытывает потребность в прекрасном. Голод духовный говорит в вас громче, чем голод физический. Вы чаще, чем хлеб, воровали книги: из книжных лавок, со скамеек в парках, из школьных подвалов... Вы читали столько книг, сколько не каждый клерк вашего возраста, который исправно ходит на службу и получает фиксированное годовое жалование. Да и ума у вас побольше, пожалуй, будет...

— Вы правда так думаете?..

— Я это знаю, Джон. Я же существую внутри вашего разума.

— Так... откуда все-таки взялся дом?

— Из вашей памяти. Из книг.

— Из... Выходит, это дом, созданный моим... — Джон осекся.

Конечно, он всегда мечтал о доме: как любой уличный мальчишка, любой беспризорник, он выдумал его себе, от крыльца до флюгера на крыше, и из каждой прочитанной книги крал что-то для украшения любимого особняка: три ступеньки на крыльце, дверь из мореного дуба с большим кольцом, за которое надо было браться и стучать, чтобы слуга услышал и открыл дверь... Оттуда же были и высокие узкие окна, непременно со ставнями, и очаг с двумя креслами, и много дверей и крутых лестниц, и огромный рояль. Рояль был сердцем дома. Джону только однажды довелось подглядеть в окно богатого особняка, у которого он просил милостыню, как хозяйка дома играла на рояле и пела. С тех пор он точно знал: нет такого дома, уют в который не принес бы рояль и красивая женщина, поющая старинные песни. А еще обязательно пунш, свечи и много нарядных гостей...

— Корделия... — пробормотал он, и Найджел кивнул.

— Вы заметили, Джон? Эти люди: Корделия, Лия, Орсино... Вы ведь их узнали?

— Узнал, — вздохнул Джон. — Я люблю Шекспира. Но... почему они? Почему вымышленные персонажи?

— Потому что вымышленные персонажи были к вам добрее, чем реально существующие люди? — сочувственно спросил Найджел.

Джон промолчал. Он не смог бы сказать ни слова, даже если бы очень захотел: к горлу подступил тугой комок, казалось, одно произнесенное слово открыло бы шлюз, а плакать перед лицом потустороннего Джон решительно отказывался. Впрочем, Найджел, кажется, и не ждал от него ответа.

— Вы их любили. Сочувствовали им. Каждый весенний ручей был для вас последним пристанищем Офелии. Каждая одинокая девушка в окне — гордой Корделией. Каждый бледный юноша с разбитым сердцем превращался для вас в герцога Орсино. Пробудь вы чуть дольше, познакомились бы и с другими своими героями. Не обязательно Шекспира. Кстати, ваша память обладает удивительными свойствами. Хорошо, что вы не стали подниматься по лестнице. Ваше сочувствие порой не знает границ, и с теми, кто находился этажом выше, лично я ни за что бы не стал иметь дела. Хотя мне, конечно, пришлось: ведь я относил туда напитки от Мэри-Лу.

— Кто такая Мэри-Лу? — спросил Джон только потому, что знал: от него ждут этого вопроса.

Оттого его возмущение и удивление были так велики, когда Найджел пожал плечами.

— Я не знаю.

— То есть как... не знаете?

— Есть вещи, о которых лучше не знать, по крайней мере пока являешься непосредственным их участником. Мэри-Лу — хозяйка всех дверей и границ, и это все, что следует о ней знать. Она открывает двери, и она выдает ключи. Собственно, дом для вас воплотила она. Ее и благодарите. Я же только помог, Джон.

— А теперь?

— В каком смысле?...

— Что теперь, Найджел?

Найджел снова прошелся по скрипучему снегу. Его мерцающий льдистый наст напомнил Джону о зеркальной пыли. Он наклонился и опустил руку в снег. Когда он распрямился, ладонь покраснела от холода и покрылась мурашками. Джон рассматривал некоторое время свою руку, словно бы она принадлежала чужому человеку, а потом перевел взгляд на Найджела. В тусклом свете звезд ему показалось, что Найджел истончился, и через него теперь видно далекие деревья и телеграфные столбы.

— Теперь мне пора, Джон. Ничто не длится вечно, как бы прекрасно оно ни было. Спасибо за возможность пожить еще немного: считайте, что квиты. Дальше сами.

— Как — сам? — растерянно спросил Джон.

— Как сможете, — пожал плечами Найджел и улыбнулся. — На фабриках ищут рабочих. Да и в конторах нужны люди, которые умеют читать и писать. Правда, сначала я бы на вашем месте пошел в цирюльню и подобрал бы новое платье, менее поношенное... А потом сходил бы на поиски новой жизни. Мэри-Лу сварила для вас свой самый лучший напиток. Это была вершина ее мастерства. Было бы чудовищной неблагодарностью не воспользоваться ее расположением.

— Найджел... То, о чем вы говорите... Ох, конечно я постараюсь! О чем речь!

Джон вскочил на ноги и подбежал к Найджелу с явным намерением взять его за руки и рассыпаться в благодарностях, но Найджел сделал шаг назад и предупреждающе вскинул руки:

— Уже поздно, Джон. Скоро наступит рассвет, а значит, мое время идет к концу. Не бойтесь ничего.

Джон спрятал руки за спину, шмыгнул носом и сказал, с трудом сглотнув:

— Спасибо за то, что спасли мне жизнь, Найджел.

— Всегда пожалуйста. Счастливого рождества, мистер Грей!

— Счастливого рождества... — ответил Джон и запнулся, потому что Найджел улыбнулся напоследок: улыбкой грустной и счастливой одновременно, а потом через него и в самом деле стало возможным разглядеть все телеграфные столбы и высокие деревья... А потом он на самом деле исчез, оставив Джона на свалке посреди пустыря любоваться розовеющем в первых лучах позднего зимнего рассвета небом.

Джон прижал руки к лицу и расплакался: тихо и с облегчением, как бывает только когда очень долго приходится сдерживаться, но без свидетелей, наедине с собой наконец становится возможным позволить себе все. Вдосталь нарыдавшись, Джон наклонился и загреб полные ладони сверкающего снега, опрокинул в них лицо, и, умывшись так, повеселев и раскрасневшись, отправился в темнеющий в отдалении город.

* * *

— И как это тебе так ладно все удается, Найджел? — в который раз уже удивлялся мистер Гросс, когда накануне сочельника его новый клерк пришел просить выходной день. — Раз-раз, и все уже готово. В других конторах, небось, опять допоздна засидятся...

— Мои призраки меня берегут! — весело ответил клерк, тряхнув кудрявой черной копной, и они оба весело расхохотались. Эта присказка Найджела не уставала веселить мистера Гросса, ценящего юношу не только за хорошую работу, но и за твердость духа: как-никак, выбился из низов в люди, да и в какие достойные!

— Так зачем тебе выходной, Найджел? — засмеявшись, спросил мистер Гросс. — Может быть, тебе стоит пойти со мной? Джейн будет тебе рада, да и Холли моя на тебя засматривается так, что и я думаю — а вдруг да выйдет что? Дело молодое...

— Прошу прощения, сэр, — вежливо сказал клерк, — но сочельник я хочу провести один. Это для меня в некотором роде особенный день. Передайте миссис Гросс мои наилучшие пожелания: я непременно навещу вас на следующей неделе. И мои комплименты Холли: вчера я видел ее в экипаже, новая шляпка ей очаровательно к лицу!

— Ах ты пройдоха, Найджел! — довольно усмехнулся в усы мистер Гросс и махнул рукой. — Придешь на обед и сам ей все это выскажешь. А сейчас свободен. Используй выходной как полагается.

— Счастливого рождества, мистер Гросс! — клерк схватил шляпу и юркнул на улицу.

Он побежал вниз по улице, подпрыгивая на месте от нетерпения и отвешивая шутливые поклоны встречным горожанам. Повсюду царило оживление и веселье, радостные улыбки освещали вечерний город ярче уличных фонарей.

Когда он добрался до свалки, то совсем стемнело. За год это место совсем не изменилось: все те же сгнившие совсем, сваленные в кучу, доски, жестяные банки, холщовые мешки... Разве что мусора прибавилось.

Юноша нахлобучил шляпу, огляделся, вздохнул и хлопнул в ладоши.

— За работу! Понятия не имею, как это делается. Эй, Мэри-Лу, может поможешь мне? Я, Джон Грей, даю сегодня званый ужин!

Ему показалось, что из тишины раздался тихий перезвон колокольчиков — или то были бокалы?..

Он, широко раскинув руки, встав по центру пустыря и рассмеялся так, как умеют смеяться только очень счастливые люди, которым к тому же точно известно, что именно они делают, а также для чего и зачем. А вокруг него поднималась, завывая, сверкающая сотнями тысяч крошечных зеркальных осколков, пахнущая корицей и шоколадом, неистовая бурная яростная метель.