Енох А. РАЙЗ (г. Санкт-Петербург)

ГОСПОДИН ГОВОРИТ, РАБ ПОВИНУЕТСЯ

Неистовый гром глушил рев мотора, а пустынные улицы исчезали под вспышками молний. Автомобиль спасательной службы сражался с чудовищными порывами ветра, на полной скорости врываясь в плотную стену дождя. Закостеневшие кулаки судорожно вцепились в руль служебного пикапа, сердце с каждым ударом грома билось все быстрее и быстрее, а лицо нацепило маску удовольствия, сменяясь от всполохов света гримасой безумия.

Водитель, наплевав на штормовое предупреждение и правила безопасности, мчался на поступивший экстренный вызов.

— Ромбол... вам срочно… вернуться в часть... Как слышите?.. — сквозь скрежет и гул помех доносился голос диспетчера. — Александр… вы слыш…

— Черт вас всех раздери! — рык вырывался сквозь сжатые зубы мужчины, а взгляд не отрывался от дороги. Казалось, безумие бури отражалось в нервозных движениях водителя. — Проклятые крысы… Прячьтесь дальше… Единственное, что умеете.

Целую жизнь назад Александр Ромбол прошел две военные компании и был не единожды награжден за особые заслуги. Как образцового гражданина и героя его часто приглашали гостем на устраиваемые городом праздники. Себя лично он считал прожаренным жизнью перцем, принципы которого заключались в большой семье (с супругой Мартой они нажили четверых детей и пятерых внуков), построенном собственными руками доме, в усердном труде, а главное в профессии, достойной настоящего мужчины. Оставив военную службу в звании полковника, мистер Ромбол поселился с семьей в городе давно оставленного детства. Попав в плен ненавистной пенсии, полковник устроился волонтером в спасательную команду, одновременно проводив учения по гражданской обороне в местной школе под восторженные взгляды своих внуков.

И вот теперь, несмотря на предписания о запретах на одиночные выезды в условиях приближенных к экстремальным, полковник Ромбол превратился в того молодого и поджарого Алекса, несущегося навстречу опасностям и всем невзгодам жизни. Кровь неистово бурлила в венах, а предписания врачей о возможном сердечном приступе и более умеренной жизни покоились в самом дальнем ящике самого дальнего шкафа, покрытого самым толстым слоем пыли.

Природный катаклизм был не единственным, вселявшим юношескую удаль в тело старого вояки. Звонок о помощи поступил из местной больницы, а именно от старого школьного друга нашего полковника, панически вопившего в телефон о том, что к погодной истерии присоединилось и землетрясение, разрушившее восточное крыло здания. Подобное заявление вселяло смех и какую-то озорную радость в мистера Ромбола. Конечно, никакой сейсмической активности зарегистрировано не было, и грех было не воспользоваться шансом для смеха над старым школьным товарищем, работавшим в морфологическом отделении. Полковник, отдыхавший на пенсии, не мог пропустить возможности высказать едкую шутку на тему раскатов грома, переворачивающих землю.

Спустя пятнадцать минут после поступившего обращения автомобиль спасательной службы припарковался напротив входа в больничный комплекс. Быстро нацепив штатный дождевик и вступив в сражение с ветром и дверью пикапа, помогая одержать победу последнему, Александр выбрался в ад, состоящий из воды и ветра. Главные двери были заперты, что подтолкнуло спасателя попытаться обогнуть здание и войти через служебное помещение. Ноги промокли буквально через несколько секунд после выхода наружу, дождь застилал глаза, а дождевик оказался бесполезным аксессуаром. Добравшись до заветной двери, была предпринята попытка повторного проникновения, но и здесь ожидало препятствие, так как единственная надежда попасть внутрь была плотно заперта изнутри. Тарабаня тяжелым кулаком по металлической двери и пытаясь перекричать шум ветра и взрывы грома, Александр бросил бесполезную затею, решившись на единственный верный для себя шаг. Обмотав концом дождевика предплечье и локоть, мужчина разбил ближайшие окно; и спустя несколько минут, чертыхаясь и кряхтя, полковник Ромбол с третьей попытки проник в неприступное здание городской больницы, чудом не порезавшись об осколки, оставшиеся в оконной раме.

Вытащив из-за пазухи на удивление сухой табельный фонарь, мужчина направился сквозь подсобное помещение в поисках своего незадачливого друга. Даже шторму не удалось погасить обосновавшееся в нем пламя куража. Казалось, что путь до больницы проходил через водопад, проникший в каждый сантиметр одежды, но не было чувства мороза, и кости не ломило от перенапряжения. Лишь только предало тело — трясущиеся от холода руки, а вместе с ними и фонарь создавали причудливые тени в обесточенной из-за шторма больнице.

Альберт всегда был слабаком, думал полковник, проходя по длинному коридору из плотно запертых дверей и бледно-зеленых стен. Конечно, он был хорошим другом, вполне неплохим товарищем, но известным трусом, хипповавшим в далекие студенческие годы в то время, как Ромбол готовился к своему первому боевому заданию. Итогом, негодовал он, теперь вся молодежь хочет быть похожей на придурка Альберта, уткнувшись в свои смартфоны и компьютеры, закрывая глаза на благополучие и стабильность нации и государства. Это все вина системы образования и придурка президента с толпой чиновников. В этих рассуждениях Александр был тверд, и казалось, лишь конченый безумец мог его переубедить.

Мысль о смартфоне заставила замереть на месте. Резко остановившись, полковник начал хлопать по карманам брюк в поисках подарка одного из своих сыновей. И да, самые страшные мысли подтвердились — подарок насквозь промок и не собирался включаться. Мистеру Ромболу стало стыдно и обидно; и причиной нахлынувших чувств была не испорченная вещь, а то, что он так опрометчиво поступил с подарком любимого сына. Такие мысли стали лучшим седативным средством, пламя авантюры внутри погасло, пелена задора сошла, а сердце стало биться в рутинном ритме. Слух настиг гул ветра, верещание дождя, бьющего в окна и раскаты грома, перемешанные с треском не прекращающих озарять небосвод молний. Полковник собрался, подтянул ремень, поправил смятый воротничок и сосредоточился на поисках товарища.

Бедный Альберт… Его мысли полностью сосредоточились на друге: как так получилось, что он оказался один в этом старом здании еще и в такое время. Он всегда боялся грома, конечно, это смешило и заставляло язвить над другом детства, но это же был страх, которым когда-то давно старина Альберт поделился, открывая тайный и очень сокровенный секрет одному лишь полковнику. И несмотря на то, что он вел свой образ жизни как самый настоящий кретин, его стоило уважать и относиться с пониманием. Ведь это был долг настоящего товарищества и полувековой дружбы.

— Альберт! Альберт, ты здесь?! — гулким эхом голос полковника разносился в бледно-зеленых стенах больницы. Странно, думал он, ведь должен же был остаться на ночь сторож или дежурный врач, не могла же больница оставить сотрудника на рабочем месте совершенно одиноким. Шум стихии звучал как одна затянувшаяся песня, разбавленная мерными шагами подкованных армейских сапог. Видимо, размышлял Александр, Альберт сейчас у себя на рабочем месте, хотя что делать в морге без света, ему было совершенно не ясно. Может быть это был телефонный розыгрыш. Но вряд ли во всем городке нашелся бы дурак, способный так зло пошутить. Он лично слышал голос Альберта, это раздражающее похрюкивание и неповторимую шепелявость в голосе. И вдруг он вспомнил о землетрясении и обвалившемся крыле, в страхе описанным патологоанатомом. Смутно припомнил свою поездку, точнее её конец, когда за поворотом появились смазанные от дождя очертания больницы. Все было невредимым и выглядело как обычно, за исключением отсутствовавших на улице людей и машин. Видимо, гром слишком перепугал беднягу, потому мистер Ромбол решил пока забыть о заранее подготовленных шутках и как можно скорее найти Альберта.

Несмотря на новое оборудование, свежий паркет и обилие пластика в каждом углу, к полковнику подкралась чувство ностальгии, выбравшееся из далекого детства. Будучи всегда здоровым и полным сил человеком, здесь он являлся редким гостем и зачем-то те визиты отпечатались яркими красками в его памяти. Все верно, вспоминал он, ведь тут они познакомились с Альбертом и теперь будет о чем вспомнить, когда наконец-то произойдет встреча. Идя наощупь по лабиринту из одинаковых зеленых стен, мужчина скитался в надежде найти морфологическое отделение. Карты и указателей не было, но Альберт всегда сетовал, что все дни проводит в подвале и почти не видит солнечного света, значит стоит искать лестницу вниз или на худой конец указатель.

Ага, вот и восточное крыло, думал мистер Ромбол, подсвечивая синюю табличку, висевшую над дверьми. Никаких следов разрушений конечно же не было, полковник остановился и поводил светом фонаря по потолку и стенам. Все было целым и абсолютно невредимым, не собирающимся разрушаться ближайшие лет двадцать.

— Альберт! Альберт, ты слышишь меня?! Где ты?! Управление получило от тебя звонок, и вот теперь я здесь. Что за чертовщина… — последнюю фразу он пробубнил себе под нос, не понимая, почему потерпевший не отзывается. «Ладно, — полковник продолжил свои мысли, прибавив к ним легкую ухмылку, — идем дальше, скорее всего он спрятался за спины своих трупов, пытаясь скрыться от грома и молний».

— Кто здесь?! Альберт, ты?! — Александр резко направил луч фонаря в сторону возможного обнаружения Альберта. Казалось, кто-то легко бьет в ладоши или топчется мокрыми босыми ногами по дну керамической ванны. Ореол света очертил единственную приоткрытую дверь из леса запертых на время ненастья. Из-за нее вновь раздались странные ритмичные звуки, но уже намного тише, казалось, что источник отдалялся, оставляя следы из еле слышимого эха. Что-то после этого момента изменилось, но полковник не мог понять что, ему было не до мелочей и раздумий. Свет фонаря зацепил табличку с выгравированной надписью «Морфологическое отделение» и стрелкой указывающей на приоткрытую дверь.

— Альберт, старый козел, ты со мной шутки шутить вздумал? Эй!

Ужас как захотелось чем-то треснуть этого кретина, аж ладони сжались в позыве взять что-нибудь потяжелее и замахнуться как можно пошире. Дыхание гневно выбрасывало через ноздри воздух, заставляя мужчину твердой и быстрой походкой вышагивать к входу в морг.

В приступе ярости полковник распахнул дверь, вновь очутившись в небольшой однотипной галерее. Признаков бесталанного хохмача здесь не обнаружилось, видимо тот успел скрыться на спуске лестничного пролета, конец которого отворял вход в предпоследнее прибежище покойных.

Добежав до первых ступеней, мистер Ромбол перегнулся через перила, держа на вытянутой руке фонарь в попытке осветить дно лестничного колодца; казалось, пятно света утонуло во мгле, расшифровывая очертания еле видимых предметов. Закаленный в боях полковник подавился вздохом и ойкнул, нечаянно выпустив фонарь из рук, онемевших от нахлынувшего озноба. И причиной такой реакции послужил невидимый легкий толчок в спину, сопровождаемый теплым потоком воздуха, будто некто пытался столкнуть его с лестницы. Сердце вновь забилось чаще, мистер Ромбол резко обернулся назад, вскинув руку в попытке ударить обидчика, но нащупал лишь пустоту и ставший ледяным воздух. Позади полковника никого не было.

— Дурацкие шутки. Чертов… — низкие ноты собственного голоса открыли потерянную деталь, выскользнувшую из поля внимания при входе в восточное крыло — бушевавшая стихия замолкла. — Что за?..

Полковник заозирался в тщетных попытках найти логическое объяснение тому, что происходит. Как идиотам, которым придется ломать носы, удалось над ним так подшутить, или возраст уже настиг его и начал готовить к последнему пути? Хотя казалось, что все просто, но какие-то животные признаки страха трубили в голове о всяких дурацких мистификациях.

Непотухший фонарь валялся на нижней лестничной площадке, исторгая единственный источник света, мистер Ромбол, держась за перила, начал спуск по серпантину лестницы в надежде найти ответы на загадки этого вечера. Оказавшись на нижней площадке, мужчина вытянул руку вперед в попытке поднять фонарь, одновременно пытаясь убрать крупные капли холодного пота, катившееся по лбу. И буквально в шаге от добычи свет погас. Тьма ударила по глазам полковника, а рука, продолжая запланированное движение, нащупала пустоту.

— Хватит уже! — негодование тонуло во мгле. — Альберт! Или кто бы ты ни был, бросай свои шуточки, они уже перестали быть смешн…

Тираду полковника прервал вновь раздавшийся шлепающий звук, на этот раз более громкий и теперь доносившийся со всех сторон. Нервно крутя головой в попытке различить в черной мгле источник, спасателю внезапно перехватило дыхание, жар ударил в лицо, а к звуку, становившемуся все громче и громче, прибавилось еле слышимое бормотание множества голосов.

Мистер Ромбол хотел было закричать, но горло выдавило лишь низкий обрывистый стон, ноги онемели и отказывались двигаться с места. Пытаясь выбраться из западни своего нынешнего состояния, он заковылял вперед, вскинув перед собой руки в попытке нащупать хотя бы одну знакомую вещь и перевести дыхание.

Маленькая лестничная площадка на деле оказалась огромной площадью, краев и конца которой, казалось, не существовало. Тьма и гомон не исчезали, и когда уже полковник был готов упасть и завопить что есть сил, перед ним отворилась дверь, пропуская ошарашенного спасателя внутрь. Холодный кафельный пол, тусклые стены и сумрак приветствовали полковника в небольшом квадратном помещении, заполненном симметричными рядами столов и железных ящиков. Какофония безумных нот внезапно прекратилась, и в атмосферу покоя вернулся треск бушевавшей за окном бури. Дышать стало легче, на смену жару пришел озноб, а главное, проявились приятные глазу очертания чего-то знакомого и человеческого. Будь он трижды проклят — возраст, накинувший свои сети на старого служивого, а вместе с ним и какой-нибудь из приступов, в которых полковник никогда не разбирался.

— А-алекс?.. — раздавшийся тихий голос заставил Ромбола вскочить на месте и обернуться.

— Альберт! Черт побери, Альберт, это ты! — видимо, после приступа и перенапряжения тело отказывалось слушаться хозяина, сопровождая поиски старого друга неловкими и неуклюжими движениями. — Что здесь происходит?! Что ты здесь делаешь в такую погоду?

Приятель детства сидел на одном из столов и, свесив ноги, смотрел в одинокое окно. Казалось, что его не смущал тот факт, что он расселся на ногах покойного, скрытого белой простынёю. Все столы были заняты людьми, оставившими эту жизнь по собственной воле или прихоте случая. Смерть не пугала полковника, не вызывала тошноту и не отгоняла кровь от кожи, но это не означало, что он был крепким как кремень, что-то внутри всегда ёкало при виде мертвецов, заставляя напрягаться старые морщины на лице.

— Алекс, они приходили за мной.

— Кто приходил, дружище? Что ты говоришь? — отмахиваясь от слов товарища, полковник решил оставить разговоры на потом. — Вставай, идем уже отсюда. Поехали ко мне, Марта приготовит нам глинтвейна, проведешь ночь у нас. Черт возьми, я себя ужасно чувствую, надо срочно уезжать.

— Мы никуда не поедем, Алекс. Выхода больше нет.

— Что? О чем ты? Вот же он, посмот… — вместо дверного проема блекла от уличного света кафельная стена, заставляя фразы обрываться. — Что за?..

Когда Александр вновь повернулся к товарищу, то невольно охнул и отступил назад. Альберт повернулся к нему, его черты странно переливались и как-то перемалывались, создавая жуткую картину, в которой лицо принадлежало младенцу и старику одновременно. Казалось, в нем была и жизнь, и смерть.

— Что с тобой?! Что происходит?! — вновь завопил полковник. Его затрясло от увиденного, к панике вновь присоединились те звуки, заведшие его сюда. На стенах под вспышки молний заиграли тени, похожие на человечков, когда-то тихое бормотание теперь ревело во все горло, все вокруг начало мелькать. Александр Ромбол упал на колени, сдавив что есть силы уши, стараясь ослабить какофонию звуков, под аккомпанемент которых били гром и молния.

Молнии с каждой секундой били все чаще, ослепляя своим светом подвальное помещение. Альберт оставался на своем месте не меняя позы, единственное, что к гримасе на его лице присоединились слезы, сбегавшие двумя одинокими ручейками по меняющемуся лицу. После каждой новой вспышки все вокруг менялось. Покойные, лежавшие на столах, теперь находились без покрывал и с каждым новым кадром поворачивали свои головы в сторону Ромбола, поочередно открывая рты и глаза. Как вдруг ударила самая яркая вспышка, прогремел самый громкий гром, а бормочущий рев превратился в звон, и мир резко потемнел, прекратив свое существование для полковника в отставке Александра Ромбола.

* * *

То чувство, когда уже успел проснуться, но еще не открыл глаза. Все кажется мирным, все привычно и вселяет покой. И тут же, как на быстрой перемотке видеозаписи, лишенной звука, к тебе возвращается память о событиях минувшего дня и в судорогах открывая глаза происходит попытка понять, что есть реальность, и где ты сейчас.

То же чувство настигло полковника Ромбола. Он ощущал на своем лице теплые солнечные лучи, присутствие где-то рядом своей жены Марты и запах её фирменных блинов с медом. Но то была иллюзия, ушедшая с первыми очертаниями места, где оказался Александр. Все было в легком полумраке, тьма рассеивалась маленькими скоплениями одиноких свечей. Все вокруг даже отдаленно не напоминало убранства единственной в городе больницы. Разруха и грязь, свисавшая со стен из огромных булыжников, всюду поломанная мебель и разбросанный по полу мусор. Смутно припоминая последние события, в его голове возникло обезображенное лицо Альберта. Мысль о друге заставила встрепенуться и начать действовать. Но полковник тут же обнаружил, что его тело парализовано и обездвижено, и ко всему он находится в вертикальном положение, чуть задрав подбородок кверху в абсолютной невозможности разглядеть себя. Попытка закричать тоже закончилась провалом, казалось, что голоса просто нет, как рта и горла. И еще один момент вселил ужас в нашего мистера Ромбола — он понял, что не дышит. Либо он не чувствует, как вздымается грудь, либо просто воздух не поступает через ноздри и рот. В попытке осмотреться, он бешено крутил глазами, стараясь хоть что-то увидеть, но сознание и потуги тонули во мраке.

Стало страшно. Неужели это смерть, он попал в преисподнюю и наступила расплата за пройденную жизнь и теперь придется быть закованным вечность в этом месте? До ужаса и страха захотелось увидеть Марту, детей и любимых внуков. Сказать и объяснить то, на что всегда находились отговорки вечной нехваткой времени. Но понимание того, что это никогда больше не произойдет заставило полковника рыдать прозрачными слезами, напрочь не желавшими поддаться чувству и одинокими ручейками прокатится по морщинистому лицу. Он закрыл глаза и вновь провалился в пустоту и тьму.

Неизвестно сколько прошло времени. Несколько раз полковник просыпался и видел всю не менявшуюся картину каземата. Попытки понять, где он может находиться заканчивались провалом, так как полуистлевшие убранства не давали даже далеких ответов. Ничего подобного он не встречал ни в военных приключения, ни при просмотре исторического канала. Все казалось настолько чужим, настолько неестественным и диким, что хотелось закрыть глаза и заплакать. И когда он закрывал их, то вновь проваливался в пустоту. Пустота становилась его новым другом, но он всячески пытался отказываться от этой мысли; каждый раз открывая глаза надежда увидеть привычные пенаты умирала с мерцанием не угасающих свечей.

Казалось, что так длилось вечность. Но в этот раз полковник не проснулся, его разбудили. Перед его поднятым взором в полутьме стояли двое. Один был высокий чернокожий парень со странной прической из длинных косичек, белом балахоне, перетянутом ремнями и в очках, подобных тем, что носят сварщики. Сосредоточенным и проницательным взглядом он внимательно разглядывал Ромбола, опираясь на длинный костыль, который никак не сочетался с его возрастом. Рядом с ним суетился какой-то маленький лысый уродец, бегавший вокруг чернокожего. Одетый в мешковатые лохмотья и с глазами разных размеров, он что-то вертел в руках, изредка посматривая снизу на юношу. Скрываясь во мраке комнаты, они о чем-то переговаривались в немом диалоге; Ромбол не слышал их голосов, как и треска свечей, лишь только тишину, начинавшую сводить с ума. Он пытался закричать, позвать на помощь или хотя бы двинутся, но все было тщетно. Попытки обратить на себя внимание вызвали улыбку у высокого человека в балахоне. Он развернулся и направился прочь из комнаты, видимо к выходу, не попадавшему в поле зрения полковника. Бешеная ненависть возникла к этому типу, видимо каким-то образом взявшего в плен Александра и державшего в этом странном месте. Должны быть переговоры, думал он, должны быть требования если его взяли в плен, но что-то подсказывало, что этого не будет. Сотни различных теорий лезли в голову, пытаясь дать объяснение происходящему, и каждая новая из идей казалась безумнее предыдущей. В попытке докричатся без голоса его сознание вновь отключилось.

Абсолютно потеряв счет времени, Ромбол начал отсчеты своих пробуждений. На седьмом после первого он уже как-то свыкся со своим положением, не теряя сил найти выход и попытаться хотя бы для начала пошевелиться. Чернокожий и уродец больше не появлялись, но Александр был уверен, что они где-то рядом, смотрят на него и улыбаются, возможно смеются. Эти мысли вызывали лютую ненависть к обоим. Вот если бы только пошевелиться, он показал бы этому чернокожему, как он страшен в гневе и какая расплата того ждет; наплевать на законы и моральные принципы. Когда минуты, а возможны и часы гнева проходили, его место занимала тоска по семье и любимым. Наверное, они сильно волнуются, переживал полковник, сыновья точно обзвонили уже всех его друзей, а также бывших сослуживцев. Вдруг старый вояка решил съездить к кому-нибудь из них и отдохнуть в загородном домике. Но это все было крайне неразумно, ведь Ромбол никогда себе не позволял отлучится без предупреждения, это вызвало бы кучу переживаний у Марты. И не страх перед гневом жены заставлял его отчитываться перед каждым своим движением (конечно, за строгим исключением боевых заданий, где соблюдалась военная тайна), а нежные чувства, желание доставлять своей второй половинке как можно меньше беспокойств и головной боли.

На двенадцатое пробуждение перед полковником вновь стоял чернокожий. На этот раз он был окружен различными столиками, на которых лежали всякие разные предметы, начиная от маленьких ножей и молотков, тонких цепей и скоб, до посуды со всякими жидкостями.

«Проклятая сволочь. Ну смотри, я готов к твоим пыткам, что бы ты там себе не задумал, тварь!» — восклицал в мыслях полковник.

На смену мысли о пытках пришла другая, о более унизительных процедурах, возможных произойти в этой комнате.

Парень взял какие-то приборы и, не смотря в глаза Ромболу, подошел к нему вплотную и, как будто поливая цветы, начал что-то делать над правым виском полковника. Жуть как захотелось развернуть голову и укусить ублюдка за ладонь, да так, чтобы захрустели кости, а лицо исказилось криком и болью. Подобные мысли приносили удовольствие, а тщетность попыток делала полковника еще злее, заставляя ненавидеть Хирурга (так он прозвал своего пленителя) еще сильнее.

«Сволочь... — ругался полковник в собственном бессилии. — Что ты делаешь со мной? Что ты со мной делаешь?! Что я сделал тебе, что ты так поступаешь со мной? Зачем держишь тут? Зачем, тварь такая, ты издеваешься?! Что я тебе сделал? Что?!»

Видимо, по мнению Ромбола, это был какой-то эксперимент, либо вид изощренных пыток. Мнение о первом ему подсказывали слухи, услышанные еще в армейское время, где бывших офицеров привлекали для проведения научных опытов. Но вид «лаборатории» и «научного персонала» говорил о том, что это место явно не принадлежало правительству, особенно той страны, гражданином которой он являлся. А вот идея по поводу пыток укреплялась все сильнее и сильнее, так как чернокожий хирург своими повадками и методами напоминал умалишенного адепта непонятно каких намерений.

Процедуры длились недолго и видимо эскулапу не нравился результат, судя по его недовольной физиономии и постоянным тяжелым вздохам. Он все время что-то говорил, по мимике казалось, что он обращался то к полковнику, то к себе, это раздражало еще больше, так как читать по губам и отвечать не было возможным. Изредка мелькал на заднем фоне его лаборант, все время крутившийся вокруг себя и иногда приносивший какие-то предметы. Плохо, что из-за полумрака не было возможным как следует разглядеть обоих, лишь только полувидимые черты, дающие нечеткие очертания местных. Полковник закрыл глаза, ему был мерзок вид обоих, а еще больше раздражало свое бессилие.

В этот раз во время очередной отключки, семнадцатой по счету, вместо пустоты Ромбол видел сны о своем доме. Ему снилось Рождество, на праздник которого собиралась вся его семья. Супруга Марта вместе со снохами и дочерьми готовила огромный обеденный стол, внуки играли во дворе в снежки, изредка забегая в дом, а сыновья вместе с ним смотрели футбольный матч. Уют, покой и радость. И так было каждый год, и каждый год после обеда дедушка Александр собирал вокруг себя внучат и рассказывал им о далеких странах, в которых ему удалось побывать, а также о своих военных приключениях, иногда разбавленных вполне здоровой фантазией.

Но глаза вновь открылись, и на этот раз в комнате был не только темнокожий. К нему присоединился еще один тип в длинном плаще, широкая шляпа закрывала его лицо, изредка демонстрируя белые зубы, высвечиваемые задорной улыбкой. Темнокожий, до этого всегда представлявший образ угрюмого хипстера, что-то бубнящего себе под нос, на удивление подыгрывал улыбкой незнакомцу. Казалось, что они старые друзья, давно не видевшие друг друга. Чернокожий парень все время махал руками и тыкал в сторону полковника, как бы описывая его и что-то усердно рассказывая, а его собеседник только кивал и улыбался, не поднимая взгляда на Ромбола. Затем из внутренних карманов своего странного плаща незнакомец извлек какой-то сверток, заставивший черного рассмеяться и запрыгать на месте от счастья. Что в нем было, для полковника оставалось загадкой, но эта встреча вселяла вновь усилившуюся тревогу.

На свою смену заступил восемнадцатый сон. На это раз полковник очнулся от сильного звона в ушах, в глазах все рябило и казалось, что кто-то со всей силы свистит ему в уши. Вытаращив глаза, он увидел перед собой нахмуренного хирурга, стоявшего перед ним, уперев руки в бока. Звон был такой силы, что глушил все мысли, заставляя зрачки закатываться вверх. Неизвестно сколько длились эти муки, сознание несколько раз покидало его, а нескончаемый звон возвращал вновь.

Но потом как по волшебству все резко прекратилось.

Он слышал треск свечей и бормотание, видимо принадлежащее чернокожему. Тот ходил кругами перед ним, закрыв лицо ладонями и что-то все говорил и говорил. Остановившись, он обратился к нему. Полковник не понимал сказанного, ему казалось, что наречие состоит из перевернутых слов и непонятных восклицаний. Парень остановился перед ним и начал что-то медленно говорить. Он повторял фразу, одну и ту же, повторял её раз десять, на что полковник каждый раз моргал, стараясь показать, что слышит его. После пятнадцатого цикла вопросов и ответов на лице черного заиграл восторг и радость.

«Что ты говоришь? Кто ты? Зачем оторвал меня от семьи?.. Или ты помогаешь мне? Ты хочешь меня к ним вернуть?» — становилось непонятно, то ли хирург пытается помочь, то ли наоборот навредить. А вдруг все это время парень пытался спасти его, а полковник зря так проклинал его. Ему стало стыдно.

Циклы шли, сны с участием семьи посещали все реже и реже. Казалось, что та жизнь была так давно и сохранилась только в воображении. Как-то раз вновь очнувшись полковник поймал себя на мысли, что тот сон мог быть всего лишь его воображением, а пройденная жизнь выдумкой. Но вспомнив теплые объятия Марты, а также легкое посапывание внучка, как-то раз заснувшего у дедушки на руках, Ромбол отогнал эти мысли.

После возвращения слуха полковник стал более мягок к хирургу, по крайней мере, той лютой ненависти уже не было. Наоборот возникало желание помочь, возможно подсказать, а еще лучше дать дельный совет. Ведь он так старается, все время старается и что-то делает ради него, тратит свое время, а ведь мог, наверное, сейчас гулять где-нибудь со своей подружкой, если такая была. Когда Ромбол просыпался и не заставал рядом своего спасителя (теперь он его так часто называл в своих мыслях), ему становилось грустно и тоскливо. И иногда появлялась радость, когда он возникал вновь перед его взором и вновь что-то ради него делал или что-то рассказывал. Несмотря на то, что полковник совершенно не понимал речь своего спасителя, ему было приятно слышать его голос.

На этот раз хирург принес какие-то кольца. Одно было большое, сантиметров двадцать в диаметре, а еще несколько раз в десять меньше. Самое большое из них он зачем-то прицепил в область шеи Александра. Остальные не было видно куда, но они явно располагались где-то на теле. Затем он встал напротив спасенного и начал указывать вначале на себя, потом на полковника, попутно произнося два коротких слова. Ромбол догадался, что он произносит видимо свое имя и называет его. Пытаясь выговорить в уме эти два слова, через несколько минут он понял их.

— Мастер, — говорил темнокожий парень, показывая на себя.

«И ведь действительно Мастер, — думал полковник. — Он исцеляет меня, он учит меня заново жить. Он — Мастер».

— Душа, — на этот раз спаситель показал на Ромбола.

«Душа… Как приятно и прекрасно это звучит. Видимо, он верит в меня, он знает, что я живой. Он чувствует мою благодарность за спасение!»

— Мастер, — длинный палец указывал на грудь темнокожего и затем вновь переводился на полковника. — Душа.

Затем Мастер ушел, оставив после себя пустоту одиночества для Души.

Полковник открыл глаза в 147 цикл проваленной пустоты. Он уже успел привыкнуть к этому месту и к Мастеру, который одним своим видом вызывал эйфорию и радость. Становилось хорошо, когда тот был рядом и все время рассказывал что-то новое. Он даже начинал понимать, что он говорит, он хотел и жаждал понимать то, что Он говорит. Ему было обидно, что в комнате такое плохое освещение, ведь так иногда хотелось как можно внимательнее разглядеть его. Изредка появлялся мелкий уродец, которого Мастер почему-то называл «Человек Ноль», так сильно хотелось его пнуть, чтобы он не крутился и не мешал спасителю своими кривыми движениями. В один из таких моментов Душа почувствовал, как стукнуло сердце и двинулась рука. Он почувствовал движение! Как радостно ему тут же стало и как жаль, что Мастер в этот момент стоял к нему спиной и не видел этого. Ромбол был уверен, что это привело бы юношу в восторг.

Затем уродец куда-то исчез, тихо скрипнула дверь, видимо вышел из комнаты, как вдруг до ушей Ромбола долетели крики и визг. Хирург-спаситель взял свой длинный белый костыль и встревожено посмотрел в ту сторону. Душа напрягся, он чувствовал тревогу и вдруг что-то громко бахнуло, и в комнату вломились какие-то громилы. Они были исполинского роста, как минимум под два метра ростом, все закованные в железо и с огромными щитами. Один из них посмотрел на Душу и попятился, доставая из-за пояса трясущейся рукой железную трубку, отдаленно похожую на пистолет. Они стали что-то быстро верещать, в то время как Мастер стоял спокойно и внимательно их слушал. Душа сосредоточился, ему стало страшно за Спасителя, вдруг эти обезьяны захотят причинить ему вред. От одной только мысли виски Ромбола начали пульсировать. Он сосредоточился еще сильнее и начал внимательно вслушиваться в их беседу, пытаясь разобрать слова.

— Мастер Вайет, — говорил один из громил, железный щит которого был испещрен всякими письменами, а с боков свисали какие-то свитки, — вы обвиняетесь в преступлении против живого и существующего, в проведении и совершении богомерзких экспериментов. Вы также обвиняетесь во лжи; в клевете на правду и законы нашего общества и мира! Вы обвиняетесь в создании этого голема! — он ткнул пальцем в сторону Ромбола.

— Я думаю... Я уверен... Это все ошибка. У меня есть документы, и я могу их предоставить. Нужно лишь немного времени. Когда они будут у меня, вы поймете, что ваши обвинения напрасны, а ваше время, к сожалению, было потрачено зря.

— И потому, — казалось, бугай не слышал слов Мастера, — вас приговаривают к смерти через публичное повешение! Обездвижить его! Уничтожить всю ту мерзость, что здесь скопилась!

Раздался хлопок той трубки, что была направлена в сторону Ромбола, комнату заполнил сизый дым. Удар, казалось, был не сильный, по крайней мере Душа не почувствовал боли, лишь только вновь ударило сердце. Потом раздался еще один выстрел. Сердце ударило вновь. И как только пелена белого дыма начала проясняться, Ромбол увидел Мастера, лежавшего на полу, из ноги его хлестала кровь. Дикая ярость обуяла Душу, казалось гнев и ненависть рвутся изнутри и готовы обрушится на обидчиков. Сердце ударило еще раз, потом еще раз и наконец забилось. Заревев что есть сил, тем самым обескуражив громил, Ромбол сорвался с места. Он слышал крики ужаса и проклятий, летящие в его сторону, он чувствовал, как разрываются цепи, державшие его. Руки и ноги как-то странно легко двигались, тело было подвластно любой мысли. Один из незваных гостей решил защититься своим щитом, но огромная лапа Души смяла его как бумагу, продираясь сквозь металл и нащупывая горло, которое словно щепка обломилось под огромным давлением. Ревя и сметая все вокруг, Ромбол в неистовом гневе крушил обидчиков, посмевших причинить боль Мастеру. Он не обращал внимания на свое тело, оно казалось ему привычным, хотя, взгляни на него со стороны, увидишь, что старый полковник состоит из огромных кусков железа, плоти и костей и даже отдаленно не напоминает того дедушку Александра, когда-то нянчившего на коленях внуков.

За первым пошел и второй, выпустивший еще один заряд в Душу. Выстрел оторвал кусок плеча, но боль как и страх, казалось, находились где-то далеко и стали рудиментарными чувствами. Расплата пришла мигом, на этот раз огромный кулак просто ударил мужчину в бронированный металлом живот, превращая его внутренности в фарш и заставляя бездыханное тело отлететь к противоположной стене.

И последний, тот, что зачитывал приговор, стоявший бледным в углу и трясущейся рукой целившийся в Ромбола, получил свое возмездие ударом сразу с двух кулаков прямо по макушке головы, с хрустом и брызгами крови утонувшей в воротнике железного панциря.

Наступила тишина, Мастер лежал на полу, пытаясь приподняться на локтях. Душа мигом подлетел к нему в попытке остановить кровь, оказать любую помощь. Промелькнуло знание, что если есть рана, её надо перевязать; чтобы остановить кровь, надо затянуть легкий жгут несколько выше ее. Разрывая попавшуюся под руку тряпицу, Душа очень бережно перевязал рану под удивленный взгляд Мастера.

— Помоги мне встать. Надо уходить отсюда. Здесь больше делать нечего, — сказал Мастер.

Душа легко и нежно взял его на руки, словно самое святое сокровище, и начал выходить из комнаты не заботясь о том, что своими огромными ногами, размалывает остатки поверженных противников, посмевших причинить боль Мастеру. Оказалось, в следующем помещении было окно, там солнечный свет освещал все вокруг. Было немного непривычно, но Ромбол не обращал на это внимания, его взгляд приковал Мастер, спустя столько времени наконец-то появилась возможность его как следует разглядеть. До этого он не замечал ни еле видной клиновидной бородки, ни тонких усов. А главное — глаза, ярко-зеленые глаза, смотревшие на него с явным одобрением и от внимания которых накатывало чувство эйфории.

Выходя из комнаты, он увидел мелкого уродца, раньше все время сновавшего вокруг, а сейчас лежащего в луже собственной крови, будучи застреленным самым первым. Еле удостоив его взглядом, Душа уловил знакомые черты в его обезображенном лице.

«Альберт? — промелькнула неизвестно откуда взявшаяся мысль, пытавшаяся напомнить о старом друге, но ее место тут же заняло смятение. — Кто такой Альберт...»

Ему сейчас было не до своих когда-то виденных в воображение снов. Это все было где-то там, так давно, что теперь можно и не вспоминать. Всего лишь разыгравшаяся фантазия, навязанная какой-то чепухой.

«Марта...» — вновь промелькнула мысль. Но то была назойливая муха, которую Душа тут же отогнал, ведь главная задача — помочь Мастеру, а не вспоминать всякую почудившуюся ерунду.

Они вышли из небольшого домика. Душа крепко и очень бережно держал Мастера на руках. Небо было светло-лиловое, а на горизонте виднелось восходящее солнце, отправляя по ту сторону заката три никогда не виденные Душою луны.

— Отнеси меня к Отцу. Он мне поможет, — с трудом вымолвил раненый. Мастеру становилось все хуже, от этого становилось все страшнее, и хотелось как можно быстрее ему помочь.

— Мастер говорит, Душа повинуется, — просипел Душа, нотами голоса закидывая последнюю горсть земли на могилу некогда бравого полковника в отставке Александра Ромбола.